Взаимодействие норм науки, искусства и права

Б.А. ОСИПЯН,

кандидат юридических наук, доцент

Любая наука, в том числе и правовая, сама по себе не способна служить достаточным основанием познания высших истин и законов человеческого бытия, принципов надлежащего конституирования и функционирования социальных и государственно-правовых институтов. Поскольку право есть одно из существенных проявлений благой и совершенной воли Бога[1], установленного им властно-иерархического социального порядка, основным предметом высокой правовой науки должно быть глубокое и всестороннее изучение этой воли, определенной в абсолютных заповедях Бога.

Истина Божья и правда Его есть начало всякой реальности; она надзаконна и потому определяет цель и содержание самого закона, который есть всего лишь «тень будущих благ»[2], и точное исполнение которого возможно только при наличии у людей веры, надежды и любви к Богу и к своим ближним. И только при наличии истинной любви и веры, добрых нравов и высокой духовной культуры открытая для религии, нравственности, искусства и прочих проявлений творческого человеческого духа наука, в частности правовая, может стать способной играть существенную роль в развитии сознания и условий жизни человека и общества, в том числе посредством перевода ненормативных высших истин в рациональные нормы человеческого мышления и поведения.

Доказательством тому может стать, например, весь процесс формирования римского права, которое первоначально основывалось на учении римских стоиков и по своей сути явилось своеобразным переложением их идей в виде абстрактных принципов и норм права[3]. Именно поэтому, по мнению С.С. Алексеева, «юридический язык, правовые формулы по своей сути преисполнены большой духовной силы, интеллектуальной красоты, и с этой стороны законы не только имеют регулятивно-охранительное значение, но и могут обогатить духовный мир человека, принести ему внутреннее духовное удовлетворение»[4].

Как и в римском праве, основой формирования мусульманского права стали главным образом богословско-научные труды выдающихся духовных руководителей и авторитетных ученых, идеи которых изначально имели силу закона, а впоследствии трасформировались в соответствующие правовые установки, концепции и принятые государством законопроекты. А в Великобритании и других странах Европы и Америки научные разработки видных правоведов-классиков существенно повлияли на дух судебного толкования правоприменительной практики и через нее отразились на нормах действующего законодательства. Е. Шацкий небезосновательно полагает, что «Утопию» Т. Мора можно было бы представить в виде проекта конституции[5].

Высоко оценивая значение правоведения, Платон писал: «Из всех наук наиболее совершенствует человека, ими занимающегося, наука о законах»[6]. Посему истинное правоведение как наука и форма общественного сознания является необходимым условием для достижения необходимой меры единодушия граждан и укрепления государственного правопорядка во всех его аспектах и измерениях. Так же высоко ценил правоведение Гегель, который выразил уверенность в том, что  «право касается свободы, самого достойного и священного в человеке, и он сам, поскольку оно для него обязательно, должен знать его»[7].

Любая норма права и юридический закон и порядок как исторически, так и логически должны следовать соответствующим истинным знаниям, которые ориентируют на оптимальную меру, т. е. норму свободы и ответственности людей и государственно-правовых институтов в целях всеобщего блага. В свою очередь система истинных знаний, т. е. та или иная научная теория, в сущности является отражением духовного образа ее автора, который в лучшем случае изображает собирательный образ исследуемого объекта. Правовая наука объединяет в себе идею и знания единства сущего и должного, которые содержатся в целостном мировоззрении, и способствует законодательному переводу этих идей и знаний в соответствующие правовые принципы и нормы. Если она не основана на достоверных знаниях и фактах и отчуждена от религиозных и нравственных императивов, она не способна стать ориентиром как для надлежащего законодательства, так и для правоприменительной деятельности. Так, в преамбуле международной Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации 1966 года заявлено, что «всякая теория превосходства, основанного на расовом различии, в научном отношении ложна, в моральном — предосудительна и в социальном — несправедлива и опасна, и что не может быть какого-либо оправдания для расовой дискриминации, где бы то ни было, ни в теории, ни на практике».

Между тем такое заявление истинно в религиозно-нравственном, но не в сугубо научном смысле, ибо наука способна преимущественно доказывать разнообразные превосходства в физических, душевных и интеллектуальных способностях не только рас и народов, но и возрастов, полов и т. д. Поэтому наука, в особенности правовая, без религии и высокой нравственности не может самовольно делать такие «духовные заявления» о равенстве неравных субъектов права, но только с обязательной ссылкой на соответствующие религиозные и нравственные истины и принципы. По мнению американского правоведа Г. Бермана, «право содержит в себе правовую науку, метаправо, посредством чего его можно анализировать и оценить... Правовая наука взаимопроникает в различные существующие социальные дисциплины и сочетает в себе открытия политологии, экономики, истории, социологии, психологии и т. д., тем самым развивает единую социальную науку»[8].

Истинные правовые знания имеют перспективу постепенного превращения не только в определенные юридические принципы и нормы, но и в гарантированные силой общественного правосознания и мнения убеждения и поступки, которые побуждаются соответствующей религиозной верой, системой нравственных ценностей и целей. Дело в том, что правовые идеи и мнения ярких представителей каждого народа (мнения великих ученых, поэтов, врачей, деятелей искусства и культуры) в той или иной мере признаются и учитываются при принятии тех или иных законов, при их толковании и практическом применении. В этом прослеживается органическая трансформация научного знания (sapientia) и положительного (prudentia) в конкретное мнение законодателя и судьи (sententia), которое впоследствии получает законную силу в виде судебного решения или приговора (sentence).

В целом правовая наука способствует развитию правосознания людей; в свою очередь законы имеют обратное воздействие на формирование надлежащих условий развития науки и широкого применения научных знаний в личной и социальной жизни человека.

Очевидно, что роль правовой науки как источника надлежащего законодательства, толкования и применения законов в последнее время существенно возросла и положительно сказывается на росте правовой культуры общества.

И. Кант писал: «Все основные практически-правовые основоположения должны заключать в себе строгие истины»[9]. Право как нечто истинное и закономерное должно соответствовать некой истине, обнаруженной наукой или искусством. Иными словами, человек науки и искусства, воспринимая реалии сотворенного мира, наполняется определенной целостностью чувств, переживаний и представлений, которые формируют в нем образ субъективного идеального мира. Затем он благодаря своим врожденным и приобретенным талантам и способностям чутко переводит состояние своего духа, души и тела в конкретные формы и образы: числа, формулы, законы, произведения живописи, литературы, в музыку, поэзию, танец и т. д. В любом акте научного или художественного творчества объективная реальность внешнего мира органически сочетается с объективной реальностью субъективного мира автора творения, и потому ценность произведений науки и искусства нередко и вполне справедливо определяется величием духа и личностного образа их авторов. В этом смысле любая творческая истина в науке и искусстве всегда носит объективно-субъективный характер.

Всякого, и особенно творческого, человека мы узнаем не столько по тому, что он знает или умеет делать, сколько по тому, что он любит, во что верит, чему радуется, чего опасается, чему огорчается, ибо во всем этом обнаруживаются истинные, глубоко пережитые и освоенные им знания и умения, т. е. непосредственно весь он сам. Например, человек может знать наизусть и шустро толковать все тексты Священного писания, хорошо разбираться в истории возникновения христианской религии и пр., но если он не верит в Бога и не любит Его, по совести не исполняет Его заповедей и не живет каждый Божий день праведной жизнью, то вряд ли он действительно знает Бога и способен понять настоящего христианина либо по-настоящему определить свое истинное благо, красоту и совершенство мироздания.

Несмотря на перечисленные и иные сходства, между наукой и искусством существует определенная разница, поскольку человек науки главным образом «соображает», т. е. размышляет над истинной сущностью вещей и явлений, а человек искусства преимущественно воображает воспринятую им реальность мира. Без глубокого вхождения в образ той или иной вещи или явления внешнего и внутреннего мира человек не способен увидеть и воплотить искомый образ любимой вещи и тем более внушить другим людям его идеальный образ в совершенном и прекрасном виде.

Отмечая естественную связь науки и искусства, А. Эйнштейн писал: «В научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии. Настоящая наука и настоящая музыка требуют однородного мыслительного процесса... Я верю в интуицию и вдохновение... Воображение важнее знания, ибо знание ограничено, воображение же охватывает все на свете... Мое религиозное чувство — это почтительное восхищение тем порядком, который царит в небольшой части реальности, доступной нашему слабому уму»[10].

Указывая на огромную воспитательную и преобразовательную роль истинного искусства, Гегель в одном из своих трактатов по эстетике писал: «Искусство действительно стало первым учителем народов»[11]. Представляется, что в самом широком и глубоком смысле любовь, вера, истина, совершенство, благо, красота, порядок, здоровье, право, высокий вкус означают одно и то же. «Красота, истина, добро, — писал М. Ганди, — вечная основа всякой религии и культуры. Ищите истину — и вы откроете для себя и добро, и красоту»[12]. И наоборот, ненависть, безверие, ложь, несовершенство, зло, беспорядок, болезнь, безобразие и беззаконие по своей сущности означают одно и то же, т. е. отсутствие или недостаток присутствия Сущего, Его замысла и образа в той или иной вещи или явлении. Поэтому всякая даже самая справедливая критика зла и безобразия сама по себе недостаточна — необходима демонстрация положительного образа, оптимальной меры и примера, которому люди могут свободно следовать для упорядочения и улучшения своей жизни.

Именно по этой причине духовно прозревший Н.В. Гоголь отказался от своего литературного наследия и с легкостью сжег уже готовое продолжение «Мертвых душ». Ибо всякое критикующее искусство само по себе не может быть оценено как высшее искусство: такое соблазнительное «полуискусство» в лучшем случае способно возбудить отвращение к чему-то безобразному, но не может привить любовь к прекрасному. Критическое искусство (колкий или мрачный юмор, комедия, сатира, пародия, сарказм и т. д.) нравится большинству людей потому, что оно, обнажая безобразие, уродство и низость безбожного мира, естественно, вызывает у этих людей в зависимости от уровня их нравственной зрелости чувство относительного собственного превосходства, самообольщения или самооправдания.

Высокое искусство — это прежде всего путь восхождения человека к Духу Творца, а не средство безбожного нисхождения и угождения низменным вкусам и похоти человеческой плоти. Так, искусные ораторы (скажем, В. Ленин, Б. Муссолини или А. Гитлер) посредством своего дьявольского красноречия могли убедить людей в ложной, частичной или временной ценности и полезности тех или иных разрушительных идей и истин. Вовремя распознать таких опасных религиозных, идеологических и политических еретиков, сектантов и демагогов можно только с помощью знания истины через неизменные духовные и нравственные императивы, высокую и чистую науку и искусство. Не случайно ст. 16 Конституции Греции 1975 года  усматривает в качестве главной цели образования развитие национального и религиозного самосознания гражданина, формирование свободной и ответственной личости.

Поэтому истинные наука и искусство, в том числе законотворчество и государственно-правовое строительство, всегда сопряжены с любовью, верой, знанием и порядочным образом жизни его представителей, их эстетическими предпочтениями и вкусами. Никто не может продолжать жить греховной жизнью и сохранять в себе свет и силу даров Божиих, которые ведут к откровению истины и красоты Его творений.

Понятие вкуса в искусстве представляет собой не что иное, как меру, или норму предпочтения, внимания, выбора, подражания или неприятия конкретных образцов творения, поведения или одежды, их распространение или использование в практической жизни. Вкусы также являются субъективной мерой оценки прекрасности  или безобразности определенных вещей и явлений. В этом и состоит некий образцово-нормативный характер влияния искусства на жизнь человека и общества в целом. Различные формы искусства могут иногда оказать на поведение людей не меньшее влияние, чем нормы действующего законодательства, поскольку они более доступны, эмоционально легко воспринимаемы и незаметно побуждают людей к добровольному приятию определенных образцов поведения. Более того, некоторые эстетические вкусы могут иметь определенное юридическое значение при оценке нравственно пристойного или порицаемого образа или поведения. Например, правоохранительные органы многих стран, различая откровенно порнографические и эротические, т. е. «дразнящие половую похоть» (prurient), материалы, нередко руководствуются понятиями «плохой», «низкопробный», «грязный» вкус[13]. Не случайно также и то, что многих авторитетных модельеров в средствах массовой информации называют не иначе как законодателями моды, поскольку они существенно влияют на формирование публичных вкусов, выбор вида одежды и стиля поведения в обществе, хотя всякие нормы и направления моды поверхностны, легковесны и преходящи.

Следовательно, всякая законодательная реформа должна проводиться с учетом уровня правосознания людей и воздействия на него норм религии, нравственности, обычаев, науки, искусства. Законодательство же в свою очередь должно быть использовано как необходимое средство для надлежащего религиозно-нравственного, культурно-просветительского преобразования и духовного возвышения общества, ибо все упомянутые ценностно-нормативные и организационно-регулятивные системы органически связаны и должны не противоречить друг другу, а исходить из единого духа жизнеутверждающей и целительной любви, веры, истинного знания и положительного  опыта человечества в лице его лучших представителей во всех народах и во все времена.

Что касается соотношения понятий религии и культуры, то они взаимосвязаны, однако вовсе не тождественны и потому не взаимозаменяемы. Ведь любая культура может развиваться не только верующими людьми, но и язычниками и атеистами, которые творят, но не сознают источников дарованных им талантов и способностей.

Особенно ярко проявляется существенная разница понятий религии и культуры в области права как одного из важных проявлений воли Бога, ибо в истинном правотворчестве способны участвовать только достаточно просвещенные и познавшие волю Бога люди, которым свыше дана способность перевести духовный язык правовых истин на человеческий язык юридических принципов и законов.

История со всей очевидностью показывает, что великие законодатели всех времен и народов (древневавилонский царь Хамураппи, индийский царь Ману, древнееврейский пророк Моисей, римские законодатели, в особенности святой император Юстиниан, авторы всех национально-государственных хартий, кодексов, судебников, например, Саксонского зерцала или Армянского судебника 1184 года), а также отцы-основатели новых государств (скажем, США), были глубоко верующими и просвещенными в истине Божией людьми. В правотворчестве им не было равных, как и не было достойной альтернативы в последующем. Как отмечает Г. Берман, для народов Европы на ранней стадии развития право, подобно искусству, мифу, религии, языку, представлялось не просто делом создания и применения юридических правил для определения вины и осуществления правосудия, было не только инструментом разделения людей на основе системы принципов, но прежде всего средством общения и посредничества, примирения и объединения людей, социального сотрудничества и гармонии[14].

В этом смысле право является не просто частью общей культуры того или иного народа или всего человечества, а прежде всего положительным плодом и средством государственного утверждения той или иной системы религиозных идей, ценностей, целей и знаний, первооткрытых со стороны верующих в триединого Бога людей.

Религия и право представляют собой животворящий корень всякой национальной или общечеловеческой культуры, средоточие ее духовного потенциала и вектор ее перспективного развития.

Библиография

1 Рим., 12:2/

2 1Петра, 2:13-17/; Евр., 10:1;

3 См.: Уайдхед А.Н. Избранные работы по философии. — М., 1990. С. 67.

4  Алексеев С.С. Право. Опыт комплексного исследования. — М., 1999. С. 113.

5 Шацкий Е. Утопия и традиция. — М., 1990. С. 20.

6  Платон. Соч. В 3 т. Т. 3. — М., 1968—1972. С. 366.

7 Гегель. Философия права. — М., 1990. С. 253.

8  Berman H.J. Law and Revolution. Cambridge/Mass/, London.  Р. 8; Berman H.J., Greiner W. The Nature and Functions of Law. New York, 1980. P. 14.

9 Кант И. Трактаты и письма. — M., 1980.  С. 297.

10 Эйнштейн А. Собр. науч. тр. Т. 4. — M., 1974. С. 142.

11 Гегель. Эстетика. В 4 т. Т. 1. — М., 1968. С. 57.

12 Цит. по: Открытие Индии. Философские и эстетические воззрения Индии XX века. —М., 1987. С. XI.

13 Summary of the Leading Cases of the Constitution. Chicago, 1983. P. 425.

14 Berman H.J. Faith and Order: The Reconciliation of Law and Religion. Michigan, Cambridge, UK, 1993. P. 49.