Вопросы правообразования в социолого-правовой концепции Леона Дюги

УДК 340.12

Страницы в журнале: 13-18

В.В. Пужаев,

аспирант кафедры теории и истории государства и права юридического факультета Нижегородского государственного университета имени Н.И. Лобачевского (Национального исследовательского университета) Россия, Нижний Новгород notionn@mail.ru

Исследуются теоретические взгляды на проблему понимания правообразовательных процессов известного французского правоведа XX века, основоположника правового солидаризма — Леона Дюги. Раскрываются некоторые методологические и содержательные особенности эмпирико-социального реализма Дюги; анализируются его представления о путях внешнего нормативного проявления объективного права, о механизме формирования социальной правовой нормы и соотношении в контексте указанной проблемы права и государства.

Ключевые слова: правообразование, социологическая юриспруденция, Дюги, правовой солидаризм, солидарность, объективное право.

Современная правовая наука, находясь в ситуации острого методологического кризиса, ищет необходимую познавательную платформу, парадигма которой позволила бы ей произвести не только своеобразную ревизию накопленного научного знания, но, главным образом, содействовала бы непротиворечивому постижению правовой действительности. Признав несостоятельность монистического подхода в решении целого ряда актуальных политико-правовых проблем, многие исследователи государства и права обратились к обоснованию плюралистической методологии и акцентировали внимание на важности проведения междисциплинарных научных изысканий. Обусловленные вызовами времени, на страницах научных изданий вновь стали предприниматься попытки обнаружения социального «фундамента» права, сложнейших закономерностей существования и развития социальной среды, в условиях которой право формируется и генерируются ключевые структурные компоненты правовой материи. Не остаются без внимания ученых и вопросы об истоках регулятивной значимости правовых норм, о проблемах познания нормативной и фактической природы содержащихся в них правовых предписаний, а также об осмыслении сущностных особенностей и ценностного «ядра» права как явления метауровня.

Особую ценность в русле исследования обозначенных вопросов имеют работы представителей социологической юриспруденции, явившей собой на рубеже XIX—XX вв. новое и весьма оригинальное направление научных поисков, так или иначе связывающих право с контекстным моментом его исторического генезиса и эволюции. В рамках данной статьи мы решили обратиться к анализу творческого наследия по вопросам понимания правообразовательных процессов одного из «столпов» западноевропейской социолого-правовой мысли XX века, основоположника теории правового солидаризма, профессора, а затем и декана юридического факультета университета г. Бордо — Леона Дюги (1859—1928)1.

Возводимая французским ученым линия аргументации строилась в основном на критике господствующих в конце XIX века правовых теорий: юридического позитивизма, абсолютизировавшего роль государства в процессе формирования права, отождествлявшего право с государственными велениями; и естественно-правовых воззрений, ввергающих, согласно Дюги, юридическую науку в бессмысленные дебри схоластических, пустых и метафизических категорий.

Значительное место в правовом учении Дюги было отведено обоснованию идеи верховенства правовых начал в общественной жизни. В этой связи французский профессор убедительно показывает, что этатистский позитивизм по различным причинам оказался неспособен осуществить действенное лимитирование государства правом. Критически восприняв зародившуюся в недрах немецкой правовой доктрины теорию самоограничения государства собственными юридическими установлениями, Дюги был уверен, что в действительности обязать государство и обозначить правовые пределы его властной деятельности способно только «самоналагающееся» объективное право, проистекающее из факта социальной солидарности (социальной взаимозависимости). Объективное право, по мысли ученого, логически предшествует государству и стоит выше него, оно совершенно не зависит от чьей-либо воли. Дюги доказывал, что «в одно и то же время не может существовать право, возникающее спонтанно, и право, навязывающее себя, потому что одно соответствует социальной солидарности, а другое возникает из независимого источника» [1, с. 654]. Государство, следовательно, оказывается подвластным праву во всех отношениях, но именно социальному праву, продиктованному потребностями общественной солидарности [11, р. 42—43]. Провозглашая свою приверженность правовому объективизму, Дюги последовательно развивает тезис о широкой социальной обусловленности объективного права. В этой связи он настойчиво критикует, порой в весьма экспрессивных формах, всяческую субъективистскую метафизику и сопровождающий ее «кортеж иллюзорных» юридических понятий, таких как суверенитет государства, субъективное право, юридическое лицо, юридическая личность государства.

Аналогичные рассуждения французский профессор проводит и в отношении методологического инструментария правовой науки. Метод, с помощью которого возможно восстановление и обновление юриспруденции, может быть исключительно социологическим и экспериментальным. Именно он позволяет констатировать факты реальной действительности и изгонять из юридической области все вышеуказанные априорные понятия, объекты метафизической или религиозной веры, которые несомненно дают хороший повод литературному развитию, но в которых нет ничего научного [10, р. 87]. В духе позитивизма О. Конта ученый всячески отвергает схоластический метод, использующий формальную логику для рассуждений об априорных конструкциях, ошибочно приписываемых сфере права. Идея социального детерминизма — вот исключительная база всей социальной науки.

Будучи убежденным в том, что право должно быть всецело связано с реальностью, Л. Дюги считал: формирование социальных норм, включая правовые, не требует для своего свершения каких-либо промежуточных интеллектуальных решений. Согласно представлениям ученого, так же как любой социолог, юрист и законодатель должны осуществлять наблюдение и констатацию социальных фактов, пытаясь затем на их основе выявлять закономерности, или, иными словами, фиксированные отношения, соединяющие указанные факты в определенной последовательности и в определенном порядке их сосуществования [12, р. 485]. Действительно, вот значительная часть дюгистского реализма: наблюдающий должен ограничиваться тем, что констатирует ощутимые факты. Из данной методологической аксиомы, в немалой степени характеризующей весь эмпирико-социальный реализм Дюги, приобретающий в этой связи отчетливые сенсуалистские и в некоторой степени агностические очертания, им выводятся два главенствующих принципа своей реалистической методологии. Во-первых, целью и объектом «наблюдателя-реалиста» являются только заметные, ощутимые факты, а сам процесс наблюдения истолковывается как пассивное восприятие субъектом постигаемого объекта. Во-вторых, функция такого наблюдателя заключается в познании закономерностей, детерминант указанных фактов. Следовательно, какое бы то ни было постижение сущего с позиции полагаемых этических идеалов провозглашалось совершенно не укладывающимся в выстраиваемую гносеологическую формулу, объявлялось всецело областью субъективистских воззрений, не имеющих научно обоснованного характера. Указанное обстоятельство, однако, на практике не привело к полной деаксиологизации и деидеализации правовой теории Л. Дюги, фактически не раз обращавшегося к опыту ценностного анализа политической и правовой сферы и прибегавшего при этом к использованию порицаемых им же самим внеэмпирических построений.

Выявляя подлинный характер общественной жизни, социологическая школа права в лице французского мэтра выступила против наделения «метафизического государства» качествами суверенного правообразующего субъекта. Используя различные доводы, Дюги стремился показать, что так называемая юридическая личность государства была гипостазирована ровным счетом «из ничего» с единственной целью «легитимации государства как системы социального господства» [4, с. 164]. В обоснование этого ученый пишет: «Так как правящие есть не более чем индивиды, так же как и все другие, поэтому они не являются их представителями, не являются они и органами коллективной личности, которой вообще не существует. Они не могут устанавливать своей волей обязательные порядки, они не обладают государственной властью, потому как само понятие государственной власти есть не более чем фикция» [14, р. 36]. Бордоский профессор призывал не бояться выражений и назвать вещи своими именами, громко заявляя, что понятие государственной власти — вещь, не заключающая в себе никакой реальности, это просто факт, фактическая власть одних над другими, которая «оправдывается технической необходимостью надзора и контроля, но вовсе не создает объективного права» [8, с. 15]. Чтобы стать правомерным фактом, власть должна подчиняться социальным нормам (внегосударственному объективному праву).

Отмеченные взгляды, а именно сознательное растворение понятия государства в категории «общество», позволили некоторым оппонентам Дюги, и в том числе тулузскому дуайену Морису Ориу, обвинить ученого в сущем и весьма опасном анархизме, объявив Дюги «анархистом на кафедре». Однако уверенность профессора из Бордо осталась непоколебленной. В своих работах он постарался парировать соответствующие критические замечания, заявив следующее: «Меня обвинили в том, что я анархист. Анархист, если хотите. Я не боюсь слов. Моя доктрина анархистская, я принимаю этот эпитет и продолжаю поддерживать доктрину, если она может способствовать освобождению раз и навсегда юридической науки от метафизических понятий, которые еще весьма сильно нагружают ее» [13, р. 653—654].

Леон Дюги в полной мере сознавал тот факт, что современная ему эпоха ставит под сомнение доктринальные представления о государственном законе как единственном источнике права. С точки зрения бордоского профессора, в зарождающуюся новую эру, когда установленные государством нормы (normes étatiques) становятся конкурирующими по отношению к социальным фактам, начинают свое существование новые источники, генерирующие соответствующие юридические правила.

Согласно Дюги, внешне объективированная правовая норма никоим образом не может и не должна находить свой источник в волевых актах правителей, но исключительно в объективном праве, которое является порождением вышеупомянутого социального факта. Основой всего объективного права является социальная норма, имманентная узам социальной солидарности, связывающим и определяющим внутренние отношения людей в рамках  социальной общности, подчиняющая себе волю не только правителей, но и управляемых [15, р. 313—314]. Законодатель не способен творить правовые нормы, он всего лишь констатирует существование данных юридических правил, впоследствии санкционируя их имеющимся «авторитетом». По мысли ученого, обязательный характер правовых предписаний имеет своим основанием отнюдь не возможность принудительного воздействия, традиционно приписываемую в качестве прерогативы носителям публичной власти и в первую очередь государству, а «некое иррациональное начало, совокупность эмоций», в целом охватываемых понятием «правосознание индивида» [5, с. 99]. Дюги вообще решительным образом старается отграничить понятие права от отвергаемой им дефиниции принуждения, акцентируя внимание на том неоспоримом факте, что право якобы существовало уже в те времена, когда о принуждении нельзя было и помыслить.

В своем «революционном» труде «Государство, объективное право и позитивный закон» и некоторых последующих работах Дюги утверждает, что социальная норма, служащая главным законом человеческого общежития и неизменной спутницей существования всего человеческого общества, есть именно юридическая норма, а не моральная. При этом, однако, ученый не видит какой-либо существенной разницы между моральными и правовыми требованиями. Для него существеннейший элемент юридической нормы содержится лишь «в высшей ступени ее понимания со стороны большинства индивидов» общества. В отличие от своего идейного учителя Э. Дюркгейма, Дюги считал, что только индивидуальные желания и поступки — единственные социальные реальности, любая иная воля, якобы обнаруживаемая и претендующая на существование, на самом деле эфемерна и принадлежит исключительно к области абстракции и метафизики. Он полагал, что только отдельные индивиды действуют и думают, а потому не существует никакого общественного сознания, думающего и действующего для них, навязывая им повиновение нормам права, которые оно будто бы само и создало [16, р. 33].

Право, таким образом, понимается ученым весьма широко, оно имеет место быть, как только индивид — член социальной группы, общности, осознает необходимость соблюсти принцип, внушаемый этому субъекту присущим ему как человеку разумом. Этим высшим принципом, конечно же, оказывается общественная солидарность в своих различных формах и проявлениях, сообразуемых с условиями конкретного исторического периода и определенным образом обусловленной социальной группы (общества). Механизм регулирующего воздействия права увязывался мыслителем с характером возникающей социальной реакции, провоцируемой нарушениями соответствующих принципу солидарности правовых правил.

Следовательно, в самом общем виде процесс нормативного проявления объективного права можно представить следующим образом: «До тех пор, пока социальная норма не проникла достаточно полно в сознание подавляющего большинства людей, она проявляется как моральная. В момент, когда индивиды увидят в норме существенное условие для поддержания и развития солидарности, она уже проявляется как правовая» [7, с. 161]. Примечательно, что в процессе подобной трансформации нормы из моральной в правовую она, по выражению Дюги, вовсе не меняет свою изначальную внутреннюю природу.

Представленный Дюги вариант извлечения нормативного правила из наблюдаемого факта социальной солидарности, будучи подвергнутым в юридической науке широкой критике, заставил французского профессора во втором издании своего «Курса конституционного права» несколько пересмотреть аргументацию процесса проявления вовне социальной нормы в качестве юридической. В содержательном плане социальная норма обосновывалась им теперь как сложносоставная конструкция, комплексная норма, конститутивно складывающаяся из множества конкретных социальных норм и охватывающаяся тремя взаимосвязанными уровнями (ступенями), чьи сферы поставлены в зависимость от пространственно-временных рамок. Социальная норма в новой интерпретации Дюги оказывается состоящей из экономических (первая ступень), моральных (вторая ступень), юридических (третья, высшая ступень) норм. Последним в отличие от первых двух видов норм не свойственно наличие собственного содержания, они всегда являются либо экономическими, либо моральными правилами, которым, однако, в случае их нарушения сопутствует более интенсивная социальная реакция (в силу того, что юридические нормы обеспечены возможностью организованного силового принуждения) [7, с. 162—164].

Новая попытка представить переход от наблюдаемого факта социальной взаимозависимости к правовой норме в академическом сообществе также была встречена довольно критично. Дюги обвинили в том, что согласно его теории единственным критерием, позволяющим выделить юридическую норму, является обеспеченность соответствующей нормы принудительной силой, и этот тезис фактически противоречит гуманистической направленности всех иных «доктринальных интенций» бордоского профессора. Как справедливо замечает Н. Неновски, «...чтобы сила не выглядела источником права..., Дюги подыскал дополнительное основание объективного права», заключающееся в чувстве справедливости, которая, как и сама солидарность, раскрывается у Дюги как переменчивое «по времени и обстоятельствам чувство, присущее человеческой природе и подлежащее наблюдению» [7, с. 167—168]. В итоге созидательным источником, позволяющим обнаружить в некотором нормативном правиле характер юридической нормы, провозглашалось состояние сознания индивида, формирующееся под влиянием двух основополагающих факторов: чувства социальности (обусловлено фактом солидарности, чувством индивида, сознающего себя членом социальной группы, общества) и чувства справедливости (обусловлено чувством сознания себя в качестве самостоятельной личности).

Вероятно справедливой, ввиду всего вышеперечисленного, следует признать позицию современного французского ученого Пьера Брюне, рассматривающего социологический позитивизм Дюги в качестве своеобразной версии когнитивизма [9, р. 197]. Действительно, внимательное ознакомление с постулатами солидаристской правовой доктрины бордоского профессора позволяет не только отметить значительную долю психологизма в его теоретических размышлениях о социальной правовой норме, зачастую приобретающего черты главного детерминирующего фактора, но и увидеть характерные особенности осмысления Дюги категории человеческого сознания, заключаемой в редукции сознания к познанию, в трактовке разнообразных духовных интенций, в том числе целей, интересов, норм, оценок, в качестве когнитивных феноменов, которые могут быть восприняты в терминах определенной эпистемологической теории.

Отстаиваемое Дюги стремление обнаружить некую объективную норму, стоящую над всем положительным правом, над государством, издающим законодательные акты, явило собой, по мнению многих современников ученого, хорошо известные положения естественно-правовой концепции, причудливым образом замаскированные и ретушированные требованиями социологического реализма. Вооружившись знаменитыми постулатами дюркгеймовской социологии о двух видах общественной солидарности, Дюги раскрывает содержательный смысл всего объективного права посредством формулирования «самою силою вещей» обязательного для человека правила поведения: «Не делать ничего, что наносит ущерб социальной солидарности в одном из ее двух видов, и делать все, что в состоянии осуществить и развить механическую и органическую солидарность» [2, с. 18]. Упомянутая прескрипция дюгистской «верховной нормы права» в юридической науке была расценена как тождественная (или по крайней мере аналогичная) тем идейным соображениям, которые нашли свою проработку еще в трудах представителей немецкой доктрины естественного права XVII—XVIII вв. — Христиана Томазия и Самуэля Пуфендорфа. Подобного мнения, в частности, придерживался видный дореволюционный правовед А.В. Михайловсий, заявлявший в этой связи, что основным началом естественного права в учении Томазия и Пуфендорфа, из которого проистекают обязанности человека по отношению к окружающим, является следующее: «Делай все, что необходимо для существования общежития, и не делай ничего, что ему противоречит» [6, с. 181—182, 194]. Однако Леон Дюги поспешил возразить против рассмотрения его теории как разновидности юснатуралистической правовой концепции, заметив, что в отличие от провозглашаемого в последней идеального, абсолютного, правильного по своей сущности права, рисующего некий идеальный образ, к которому надлежит стремиться всему человечеству, социальная объективная норма, соответствующая началам солидарности, не имеет в своем содержании ничего абсолютного, что наделяло бы ее характером некоего совершеннейшего предмета. Она есть факт, который к тому же трактуется Дюги как весьма изменчивый, ввиду того, что само человеческое общество и различные формы его жизнеустройства носят непостоянный характер. Следующим контраргументом, отграничивающим по мысли Дюги его теорию объективного права от естественно-правовой, является всяческое отрицание метафизической конструкции субъективных прав человека, принадлежащих ему в силу «высокого достоинства человеческой личности». Дюги пишет: «Эта социальная норма не может создать настоящих прав ни в пользу индивида, ни в пользу общества. Она только заключает в себе для индивидов, обладающих силою, власть организовать общественную реакцию против тех, кто нарушает эту норму. Она заключает в себе также для всех власть свободно исполнять обязательства, установленные ею... Она только создает всякому индивиду известное положение в обществе, тесно ограниченное положением других и принуждающее его к известному активному или пассивному образу действий» (объективное положение) [3, с. 8].

Как бы то ни было, учение Леона Дюги об объективном праве, имеющем социально-психологическую природу своего генезиса, изначально возвышающегося над государством и независимого от него, содержащего (пусть и в несколько противоречивой форме) ряд гуманистических идей, оказалось весьма значимой вехой в развитии всей правовой науки, позволило посредством применения новых методологических подходов обнажить наиболее проблемные участки «обветшалого здания» господствующих в то время представлений о государстве и праве. Многие из высказанных идей французского профессора актуальны и по сей день. Вместе с тем справедливыми были многочисленные возражения оппонентов Дюги, которые упрекали его в обосновании наивной концепции предустановленной гармонии, антииерархического мутуализма в социальной среде, управляемой солидарностью, порождающей объективное право, и исключающей всякую антиномию и все конфликты между различными социальными группами [1, с. 655]. Некоторые авторы обвиняли французского профессора и в том, что полностью отвергнув метафизические основания права, он тем не менее не смог представить адекватную им замену, так и оставшись на позициях обоснования своеобразных натуралистических софизмов. Без труда отыскивается слабое место всей дюгистской доктрины, заключающееся в фактической замене одних априорных конструкций другими утверждениями метафизического порядка, началами хорошо известного идеализма, несмотря на постоянное апеллирование Дюги к необходимости обеспечить реальность правовой науки, ее всяческую согласованность с условиями правовой действительности.

Список литературы

1. Гурвич Г.Д. Философия и социология права: Избранные сочинения / пер. М.В. Антонова, Л.В. Ворониной. СПб.: Издательский Дом С.-Петерб. гос. ун-та, 2004.

2. Дюги Л. Конституционное право. Общая теория государства. М., 1908.

3. Дюги Л. Общество, личность и государство. (Социальное право, индивидуальное право и преобразование государства) / пер. А. Бэтта. Спб., 1914.

4. Кучеренко П.А. Представительная и исполнительная власть: проблема соотношения в современном государстве (сравнительно-правовое исследование): дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2011.

5. Луковская Д.И. О методологии французской позитивно-социологической школы права // Правоведение. 1967. № 6. С. 91—100.

6. Михайловский А.В. Очерки философии права. Т. I. Томск, 1914.

7. Неновски Н. Учение Леона Дюги о праве (к критике буржуазного правового солидаризма): дис. ... канд. юрид. наук. М., 1970.

8. Спекторский Е.В. Теория солидарности // Юридический вестник. 1916. Кн. XIII (I). C. 5—31.

9. Brunet P. Le «positivisme» français dans la lumière du Nord (Le réalisme juridique scandinave et la doctrine française) // Revue de théorie constitutionelle et philosophie du droit. 2014. № 24. P. 187—208.

10. Chazal J.-P. Léon Duguit et François Geny, controverse sur la rénovation de la science juridique // Revue interdisciplinaire d’études juridiques. 2010. Vol. 65. №. 2. P. 85—133.

11. Cotterrell R. Classical social theory and ideas of responsibility and the state in France and Germany // Comparative Law Review. 2013. № 15. P. 21—44.

12. Duguit L. Le droit constitutionnel et la sociologie // Revue internationale de l’Enseignement. 15 novembre 1889.

13. Duguit L. Traité de droit constitutionnel. Tome 1. 3ème éd. Paris: Ancienne Librairie Fontemoing et Cie, 1927.

14. Duguit L. Traité de droit constitutionnel. Tome 2. 3ème éd. Paris, 1928.

15. Lafaix J.-F. À quoi sert la philosophie du droit? Recension de l᾽ouvrage d᾽Àlexandre Viala, Philosophie du droit // Annuaire de l’Institut Michel Villey 2012. Vol. 4. P. 309—346.

16. Sart A. Entre doctrines politiques et théorie juridique: la question de la personnalité morale du syndicat. Lille, 2007.

17. URL: http://greccap.u-bordeaux4.fr/sites/greccap/ IMG/pdf/29642_leon.pdf