Двойственный характер и пределы действия закона

УДК 34.03:342 

Страницы в журнале: 13-18

Б.А. ОСИПЯН,

кандидат юридических наук, доцент, старший научный сотрудник Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ

«…если бы первый завет был без недостатка, не было бы нужды искать места другому.  ... Говоря “новый”, показал ветхость первого;  а ветшающее и стареющее близко к уничтожению»[1].

Вся история государственно-правовой цивилизации свидетельствует о том, что закон социального управления был дан человечеству свыше, но при этом не был навязан людям. Этот закон был принят людьми добровольно —по причине их  недостаточной способности к самоуправлению, общей духовно-нравственной дикости состояния человеческого общества в ранние периоды его общежития. Об этом свидетельствуют тексты священных писаний. В Библии, например, говорится: «В те дни не было царя у Израиля; каждый делал то, что ему казалось справедливым»; «Там Бог дал народу устав и закон и там испытывал его»[2]  на послушание Своих заповедей до момента наступления его духовно-нравственного совершеннолетия и зрелости. До пришествия истинной веры люди были и, наверное, всегда останутся под стражею закона, призванного вести их к надзаконному Духу Божию, ко Христу и к оправданию их верою[3].

Однако позитивный закон, хотя и временный, относительный, несовершенный, все же является необходимым средством национально-государственного строительства, формирования верховной политической власти, признанной народом в целях поддержания и сохранения его безопасности, мира и правопорядка. Официально принятый закон также может в определенной степени стать средством улучшения условий жизни людей через установление надлежащей меры их добровольной правовой ответственности и ее предупредительно-принудительной реализации в случаях преднамеренного или неосторожного нарушения закона. Государственный закон как рациональная норма (надлежащая политико-правовая мера), давая людям определенное знание о добре и зле, становится общеобязательным мерилом для свободного и правильного выбора человеческих действий в конкретных жизненных обстоятельствах, чаще всего в негативной форме, т. е. в форме ограничений и запретов определенных, законодательно предусмотренных вариантов поведения.

Однако сам по себе юридический закон представляет собой «тень будущих благ, а не самый образ вещей»[4] и поэтому не способен в достаточной мере просвещать и совершенствовать людей для благой жизни. Кроме того, закон как  образец внешнего поведения в основном адресован разуму и воле людей, и только в незначительной мере их чувствам, эмоциям, бессознательным и подсознательным влечениям, из совокупности которых и проистекают векторы и последовательность всех человеческих волевых действий. Словом, рационализированная норма закона представляет собой более или менее адекватное отражение истинного образа действий для соответствующего внушения душе и разуму человека, хотя действия людей в значительной мере обусловлены также их богоданным духом, т. е. сферами бессознательного, подсознательного и надсознательного восприятия путей истины и образа их практической жизни.

Обычно правомерный государственный закон, как списанный с неизменных Божественных заповедей и принципов человеческого разума, проистекает из глубины сердца мудрого законодателя, чтобы потом обрести реальную возможность дойти через человеческую совесть и правосознание до глубины сердец подзаконных граждан или подданных. Именно поэтому он может упорядочить поведение в основном тех людей, которые разумно боятся и остерегаются государственного принуждения и наказания, которые, не имея достаточной  благодати в душе и будучи все еще под игом рабства собственной плоти и бремени мирской необходимости и суеты, привыкли только исполнять чужие внушения и приказания.

«Мы знаем, — говорил святой апостол Павел, — что закон духовен, а я плотен, продан греху. Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. <...> Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. <...> Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?»[5] Подчеркивая  несовершенство души и разума человека и одновременно развевая суеверие в самодостаточную спасительную силу закона тех, кто помышляет только о земном и надеется на земную власть и свою плоть[6], Юстин утверждал, что «жить согласно с природой — удел тех, кто еще не уверовал»[7], т. е. все еще продолжает жить грубой, плотской и душевной жизнью, в которой нет духа. Указывая на двойственный характер закона и сопоставляя ограниченность пределов действия позитивного закона, известный русский юрист Б.П. Вышеславцев в свое время верно подметил, что «трагедия закона заключается в том, что он  достигает прямо противоположного тому, к чему он стремится: обещает оправдание, а дает осуждение, обещает славу, а дает бесчестие. Суеверный человек “хвалится законом, а преступлением закона бесчестит Бога”»[8]. Дело в том, что закон как субсидиарный социальный феномен проистекает из недостатка любви, веры и надежды людей на лучшее, а также из наличия потенциального или действующего греха, врожденных или приобретенных преступных наклонностей людей. В этом отношении юридический закон представляет собой искусственную меру восполнения этого недостатка и соразмерный государственный противовес греховной природе людей. Именно поэтому всякая законодательная мера должна быть адекватна мере и степени несовершенства духовного и нравственного состояния общества для поддержания баланса прав, свобод и обязанностей людей, для сохранения социальной стабильности. Если эта балансирующая мера нарушается, то закон становится своей противоположностью и начинает действовать вопреки своему изначальному предназначению.

Ни  закон, ни какой-либо иной искусственно установленный порядок не могут стоять выше истинной веры, совести и  сознания воли Бога как высшей меры справедливости, которая заключается в сотворенном Богом иерархическом «неравенстве неравенства», смысл которого состоит в достижении свободного и ответственного самоопределения людей согласно их высшему призванию и назначению. По Платону, «для неравных равное стало бы неравным, если бы не соблюдалась надлежащая мера»[9]. При этом, как выразился Теренций, высшее право может превратиться в высшую несправедливость (summa jus summa injuria), если слепо следовать букве применяемого закона вопреки его духовной цели. Такое негативное свойство закона формально уравнять фактически неравных людей и других субъектов права было замечено еще святым апостолом Павлом тогда, когда галаты снова по-саддукейски настойчиво пытались одинаково подчинить святого и грешника убивающей букве закона. В этой связи он призывал верующих не возвращаться снова под иго закона, а стойко стоять в свободе, принося в любое время и в любом месте плод духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание, на которые нет закона[10].

Итак, закон, будучи слепым к личностному различию людей (для закона и его догматических толкователей и применителей отъявленный мерзавец, посредственный человек и благородный равны), с одной стороны, по праву ограничивая или запрещая низменное и злое (низший предел запрета), с другой стороны — неизбежно ограничивает, а порой даже запрещает также и доброе, высокое, надзаконное и духовное (высший предел закона). Именно поэтому закон, запрещая совершение определенного зла, ничего так и не  доводит до совершенства, т. е. одновременно как бы запрещает более совершенное, чем предполагает сам закон, запрещает также и то, что соответствует совести человека, живущего по законам духа. Например, современные законы не разрешают мужу и жене все предстоящие им личные конфликты решать без вмешательства извне, лишь на основании взаимной любви и душевного согласия. Закон не допускает, чтобы при вступлении в брак супруги добровольно отказались от обращения в судебные органы в случае возникновения у них тех или иных семейных разногласий. Точно так же утвержденные государством определенные условия и правила написания научных работ (скажем, докторских диссертаций), будучи полезными с точки зрения технической, тем не менее ограничивают до определенных рамок их естественный объем, авторский слог и языковую многогранность, тем самым, вполне вероятно, обедняя содержание и индивидуальный стиль изложения самого автора научного исследования.

Внутренняя противоречивость и двойственный характер действия закона состоят также и в том, что, в отличие от Божьей благодати, которая животворит и производит требуемую законом праведность и спасение[11], закон не оправдывает грешника и не освящает верующего[12]. В этом контексте нетрудно правильно понять Демокрита, который призывал мудрецов жить по истине, по правде, независимо от условных предписаний закона и общественного мнения, т. е. жить духовно, блаженно, надзаконно, пребывая в состоянии нравственного благозакония. «Мудрец не должен повиноваться законам, — говорил он, — а должен жить свободно»[13].

Неся на себе «родимые пятна» греховной человеческой природы, издаваемый людьми официальный закон имеет также неудержимую склонность и постоянную тенденцию превращения произвольной легитимации, или внушения суеверного доверия, в естественный эгоизм, корыстолюбие и склонность одних людей к подчинению и принуждению других людей в разных формах: например, в форме чрезмерного обладания правом собственности или сугубо дискреционного, своевольного администрирования. И эта малая закваска человеческих страстей со временем заквашивает все тесто несовершенного закона[14], отводя людей от духа праведности и пробуждая в них дух противления и преступления. Возможно, в этом и состоит основное внутреннее противоречие (двойственная реакция) и ограниченность человекоустановленного закона. Дело в том, что в некоторых случаях закон не содержит в себе Божьего образа или меры, не выражает Его волю, истинные ценности, цели и принципы, а как бы приспосабливается к прихотям безбожных правителей-временщиков или жаждущей «хлеба и зрелищ» духовно невежественной толпы, попустительствуя всякого рода правонарушениям слова и  воли Создателя.

В этих случаях закон невольно начинает сам служить «греху заблуждения» и плотского непотребства. Ввиду своей недостаточности и внутренней противоречивости ряд законов  вместо объединения разъединяет людей в зависимости от их личных, имущественных, профессиональных, национальных и религиозных особенностей, неравенств и различий. Это еще более усугубляет опасность ежедневно возрастающего объема многозакония, который не только сковывает личную инициативу и активность людей излишним бременем неправомерных обязанностей, но и дезориентирует их в личной и социальной жизни. По причине внутренней противоречивости и несовершенства самих законов увеличивается количество возникающих споров и усложняются процедуры их разрешения в соответствии с их разнообразными комментариями. В свое время, заметив эту опасность, Тацит писал: «Подобно тому, как когда-то мы страдали от преступлений, так страдаем теперь от законов»[15].

В свою очередь чрезмерное и постоянное растущее множество юридических законов способствует «правовой инфляции» государства и общества, т. е. заметному падению регулятивной ценности самого закона, а также искусственной замене насущных духовных ценностей и качеств, которые подлежат воспитанию и развитию в человеке. Негативному отношению к закону способствуют также двусмысленные и противоречивые  юридические установления разного рода государственных учреждений. «Кто хочет все регулировать законами, — писал Б. Спиноза, — тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их. Что не может быть запрещено, то необходимо должно быть допущено, хотя бы от этого часто и следовал вред. Ведь сколько происходит зол от роскоши, зависти, скудости, пьянства и т. д.? Однако их терпят, потому что властью законов они не могут быть запрещены, хотя на самом деле они суть пороки»[16]. Тем не менее государственные законы должны в определенной мере правильно ориентировать духовно и нравственно непросвещенных людей на образ жизни по истине, богообразию и богоподобию всякой достойной человеческой жизни. В противном случае чрезмерное  законодательное многоплодие, ценностно-целевой и принципиальный релятивизм, а также  равнодушие к человеческой судьбе могут духовно и нравственно дезориентировать общество и в конечном счете привести его в состояние либерально-демократической безответственности и безбожной вседозволенности, что мы можем наблюдать и в наше время в повседневной жизни.

В свое время Гегель, отмечая ограниченность благотворного действия юридического закона на жизнь каждого человека, утверждал, что «закон не может даровать милосердие, ибо тем самым он бы снял самое себя. Воздаяние и его соответствие поступку есть священный принцип всякой справедливости, основа любого государственного устройства. Иисус же требует полного отказа от закона, возвышения тем самым над всей сферой справедливости посредством любви, в которой вместе с законом исчезает и чувство неравенства, и возможность этого чувства, требующего установления равенства, т. е. исчезает ненависть к врагам»[17].

Каковы же главные цели и пределы действия закона? Библия отвечает на этот вопрос так: «Отменение же бывшей заповеди бывает по причине ее немощи и бесполезности, ибо закон ничего не довел до совершенства; но вводится лучшая надежда, посредством которой мы приближаемся к Богу»[18]. Дело в том, что право и закон, в отличие от религии, нравственности, науки, искусства и т. п., как правило, по своей природе не побуждают людей делать то, что они пожелали бы сами себе[19], а только требуют не делать другим того, чего люди не желали бы, чтобы им делали. Иными словами, действия человека, находящегося под законом, представляют собой, как правило, лишь негативную реакцию на позитивные требования законодательных предписаний, ограничений и запретов, но отнюдь не положительную акцию  духовно зрелого человека, способного жить самостоятельно, свободно, активно, ответственно и созидательно. Разумеется, закон может активизировать те или иные действия человека, будучи негативным стимулом (stimulus), т. е. буквально палкой для погона. Он также может заставить человека под угрозой наказания воздержаться от совершения тех или иных внешних действий. Подзаконный человек не может быть истинно (духовно и нравственно) свободным субъектом по образу и подобию Самого Создателя, а только объектом, погоняемым посредством кнута угроз и строгих требований закона.

В лучшем случае законы суть относительный и временный указатель жизненного пути человека, но вовсе не двигатель и не прочная и целостная ариаднина нить, способная окончательно вывести человека из лабиринта житейских напастей к вратам  внутренней и внешней свободы и спасения в вечной жизни, ибо закон, с одной стороны, отводя духовно несовершеннолетних людей от власти греха подальше (не давая опуститься ниже определенной поведенческой планки), с другой стороны, как чрезмерно самолюбивый и эгоистичный родитель, приучает  и  привязывает их к себе,  оставляет под своим игом, внутри пут своего собственного несовершенства и несамодостаточности. Образно говоря, подзаконный человек подобен водителю автомобиля, который способен ездить по дорогам жизни благодаря хорошему знанию известных ему правил дорожного движения, но  в любой момент может потерпеть аварию по неосторожности или из-за неблагоприятного стечения обстоятельств, если вдруг нарушит одно из множества правил, в которых все равно невозможно предусмотреть все предстоящие дорожные препятствия. «Кто соблюдает весь закон, — говорится в Священном Писании, —  и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем»[20].

Однако если нет истинной веры и любви к Богу и милосердия друг к другу, всегда существует реальная опасность доведения людей и народов до саморазрушения в рамках внешне благопристойных законов, ибо многие неконтролируемые юридическим законом человеческие свойства (например, чувство зависти, ненависти, вражды, жадности, привычка к лживости, лицемерию и мгновенной реализации похоти сладострастия или разрушения), которые подпитывают все земные несчастья, пребывают за пределами действия санкционированного закона, вне поля зрения закона. Закон не способен наставлять или наказать того, кто желает вреда своему ближнему или не помогает своему голодающему брату. Более того, закон, хотя и может наложить запрет, однако не может полностью поставить под контроль поведение отъявленных кровосмесителей и блудодеев, богатых властезахватчиков и нравственно испорченных, т. е. коррумпированных должностных лиц и корыстолюбивых лихоимцев.

Правда, юридический закон может в определенной мере посредством взыскания и наказания воздействовать на внутренний мир правонарушителей, но он не может претендовать на то, чтобы стать действенным средством исцеления и профилактики разбитых сердец и больных душ духовно и нравственно невменяемых людей, что является прежде всего делом религиозного, нравственного и культурного просвещения, воспитания и образования. В подобных случаях закон не обладает достаточной преобразовательной и реформационной силой. Такая сила присуща только «вере, действующей любовью»[21]. Это можно объяснить тем, что закон лишь призван указывать на грехи и обвинять людей за совершенные ими правонарушения и преступления. Вера же и любовь, в отличие от закона, призваны покрывать совершенные грехи и оправдывать раскаявшегося грешника или преступника независимо от его вины.  Кроме того, закон устрашает и наказывает, а  вера и любовь изгоняют страх и мучение, закон требует заслуженных благословений, а в любви и благодати  все люди получают в дар независимо от дел закона, и наконец, закон благословляет доброе, а благодать спасает злое.

Одним словом, вера, любовь и благодать — это источник и гарант всех требований и обещаний закона и несравненно более этого. Именно поэтому, когда мы говорим, что любовь, вера и совесть намного выше и сильнее самого совершенного закона, созданного человеком, то имеем в виду открытую и действующую в душе каждого человека истину и благую весть о воле Бога посредством Слова Его. И эта истина освобождает грешного человека как от греха, так  и от самого закона. «Закон, — говорил подросток Иисус, — дан Богом, но не для мирского ума и мышления, а для сердца! И сущность закона есть любовь к Господу... И закон, в котором нет любви, — ничто и не имеет цены! И всякий соблюдающий такой закон без любви, — сам превращается в мертвого невольника его. Поэтому и предпочитаю Я язычника и свободного грешника, — мертвому и скованному рабу закона...»[22].

Закон без любви и веры есть лишь формальный, а не содержательный путеводитель к истине и свободе, и поэтому является временным, условным посредником между людьми и Богом, который сам по себе не может вывести людей из состояния периодических страданий и кажущейся безысходности, на которые люди сами себя обрекли. «Израиль, искавший закона праведности, — говорится в Священном Писании, — не достиг до закона праведности. Почему? потому что искали не в вере, а в делах закона. Ибо преткнулись о камень преткновения … и камень соблазна»[23]. Дело в том, что сфера действия духа и разума человеческого сердца метаномична, в отличие от «смертоносных букв осуждения».  Для верующего человека, находящегося под благодатью, закон Бога его в сердце у него, и поэтому он выше иудейского «закона субботы», он уже пребывает в «духе воскресения». Законы государства могут пребывать и действовать только временно, «до субботы», поскольку «в воскресенье» они будут упразднены и прекратят свое действие.  Весь  побуждающий или запрещающий закон, запечатленный в сердцах людей, был полностью исполнен в совершенстве в образе жизни Христа Спасителя, который освободил всех истинно верующих в Него от клятвы закона, заменив его Своим учением и примером своей земной жизни. В этом смысле все настоящие христиане живут по духу, т. е.  над законом, над всякой земной политикой, партийными движениями и временными мирскими благами.

Неузаконенные заповеди Божии направлены не столько на исправление внешних действий людей, сколько на очищение сердца и исцеление души человеческой, из которой происходят все  неправомерные действия, чтобы духовно и нравственно слабые и больные люди стали способными вести себя соответственно своему богообразному достоинству и истинному благу. Закон же в своем истинном и высоком предназначении является средством выпрямления и приготовления пути, ведущего к Господу, к тому абсолютному, вечно новому, совершенному, что открывает в людях способность не только любить своих ближних, но и охотно прощать своим должникам-обидчикам[24] и даже, что в высшей степени неприемлемо для так называемого здравого рассудка, любить своих врагов[25], отрываясь от земного притяжения и силы греха, оков и цепей закона и восходя к небесам благодати. «Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь право на древо жизни и войти в город воротами»[26].

Итак, по причине своего несовершенства, временности, относительности и ограниченности пределов  действия  закон  не может поставить под свой контроль чувства и мысли человека, иногда даже его действия, которые совершаются им тайно или при взаимном согласии другого такого же человека (купля-продажа и употребление наркотиков, гомосексуализм, однополые браки, сводничество, клонирование, аборты, эвтаназия и т. п.). Однако невозможность контроля над всеми подобными правонарушениями (нарушениями воли Бога) не должна стать поводом для установления принципа равнодушного, нейтрального отношения системы законодательства (конституции) к ним. Напротив, признавая определенную ограниченность своего воздействия на чувства, мысли и свободную волю людей, закон должен не только толковаться и применяться в соответствии с другими нормативно регулирующими и контрольными системами (нормами религии, нравственности, национального языка, с наукой, искусством[27] и т. д.), но и передавать им эстафету своего воздействия посредством соответ-ствующих ссылок на их незаменимую роль и важное значение для предупреждения правонарушений и ведения правомерного образа жизни. Иначе, если взгляды людей догматически остановятся лишь на букве юридического закона и закон будет конституционно провозглашать недостаточно продуманный конституционный принцип «разрешено все, что не запрещено юридическим законом», то уже несерьезно будет  говорить о предупредительном характере права и закона или об  эффективности их действия в контексте других нормативных систем человеческой жизни.

Чтобы быть и всегда оставаться правомерным, чтобы выполнить свое высшее предназначение — временно «детоводить» духовно и нравственно несовершеннолетних, непросвещенных, подневольных собственной греховной плоти  людей, довести их до духа просвещающей и освобождающей истины и покаяния, юридический закон должен всегда потенциально содержать в себе духовный корень и плоды других нормативных и регулятивных факторов повседневной человеческой жизни. Иными словами, закон также должен находить  продолжение своего воздействия в нормах традиционной религии и нравственности, национального языка, науки и искусства и за пределами своих устрашающих санкций содержать необходимое упоминание об истинном образе благой и свободной жизни, к которому призван каждый изначально богообразно и богоподобно созданный человек. Закон должен не только наводить мучительный ужас и животный страх на потенциальных правонарушителей посредством санкций и наказаний в этой временной земной жизни, но и побуждать людей стремиться к преимуществам и благам жизни вечной. В этом и состоит наивысшая и конечная цель всякого правомерного, в том числе и юридического, закона[28].

Эта цель, естественно, находится далеко за пределами  действия закона. Об этом свидетельствуют первые буквы Моисеева закона, так называемые десять заповедей, которые начинаются с духовного напоминания Бога Спасителя, которому нужно поклоняться и практически не нарушать волю Божью, и кончаются духовно-нравственным призывом своевольно не пожелать непотребного мирского. Всякий позитивный закон, будучи лишь рациональным отражением и мерой совершенной истины, но не самой истиной во всей ее полноте, сам по себе не способен сделать совершенными тех людей, которые его ежедневно формально исполняют без обновления своего духа и образа жизни.

Большинство невежественных и злых людей, которые не способны или же просто не желают следовать требованиям духа истины и нравственных канонов, склонны постоянно ссылаться на законы светские, государственные как на нечто непревзойденное и абсолютное. Такие люди, находясь в греховно-преступном душевном состоянии, пытаются под предлогом недоказанности своих тайных помыслов и правонарушений или посредством своекорыстной трактовки действующего закона возвысить или даже по привычке узаконить низость своих поступков и оправдаться в собственных глазах и в глазах окружающих их людей. Для них важна не сама истина, а собственная ловкость и мнение подобного им большинства или недосягаемых для них власть имущих людей, от которых зависит их кратковременный успех избежания ответственности за свои умышленные или неосознанные правонарушения. Этим и объясняется их особое пристрастие к фарисейскому законообожествлению, законопоклонство и человекоугодничество перед официальными властями и выдуманными ими условностями. Тем не менее формальные требования правомерного юридического закона, как правило, всегда способствуют верному продвижению каждого духовно и нравственно вменяемого человека по зигзагам нашей непростой жизни, открывая ему новые просторы для выхода в более широкие сферы духовного преображения и спасения в вечной жизни.

Право и закон могут вести людей к вере, надежде, любви и благодати до определенного момента, после которого они, как благоразумные родители ставших уже совершеннолетними детей, успешно заканчивают свою высокую миссию и отпускают их для самостоятельной, духовно свободной и ответственной жизни. В этом и состоят истинные, духовные, научные и практические пределы действия права и закона во времени, пространстве и по кругу лиц.

Библиография

1 Библия. Новый Завет. Евр., 8: 7, 13.

2 Библия. Ветхий завет. Суд., 17: 6; Исх., 15: 25.

3 Библия. Новый завет. Гал., 3: 19—24; 4: 1—3; 5: 1—4.

4 Библия. Новый завет. Евр., 10: 1.

5 Библия. Новый завет. Рим., 7: 14—24. 

6 Библия. Новый завет. Флп., 3: 3—4; Кол., 3: 2.

7 Цит. по: Гроций Г. О праве войны и мира. — М., 1956. С. 91.

8 Библия. Новый завет. Рим., 2: 23. См.: Вышеславцев Б.П. Этика преображенного эроса. — М., 1994. С. 39.

9  Платон. Соч.: В 3 т. — М., 1968—1972. Т. 3(2). С. 366, 231.

10 Библия. Новый завет. Гал., 5: 1, 22—23.

11 Библия. Новый завет.  Гал., 5: 16—18.

12 Библия. Новый завет. Гал., 2: 16; 3: 2, 11, 12.

13 Цит. по: Лурье С.Я. Демокрит. — Л., 1970. С. 371.

14 Библия. Новый завет. Гал., 5: 9.

15 Тацит. Анналы. III, 25 //Антология философской мысли. — М., 1965. Т. 1. С. 27.

16 Спиноза Б. Богословско-политический трактат. — Мн., 1998. С. 396.

17 Гегель Г.В.Ф. Философия религии. — М., 1976. Т.  1. С. 113, 121.

18 Библия. Новый завет. Евр., 7: 18—19.

19 Библия. Новый завет. Мф., 7: 12.

20 Библия. Новый завет. Иак., 2: 10.

21 Библия. Новый завет. Гал., 5: 6.

22 Лобер Я. Юность Иисуса. — М., 1992. С. 316.

23 Библия. Новый завет. Рим., 9: 31—33.

24 Библия. Новый завет. Мф., 6: 12.

25 Библия. Новый завет. Мф., 5: 44.

26 Библия. Новый завет. Откровение; Апокалипсис, 22: 14.

27 См.: Осипян Б.А. Взаимодействие норм науки, искусства и права // Современное право. 2005. № 9.

28 См. подробнее: Он же. Высший смысл и назначение закона //Чёрные дыры в российском законодательстве. 2006. № 4.