Игровая концепция судебной процедуры

УДК 340.11
 
Ю.Ю. ВЕТЮТНЕВ,
кандидат юридических наук, старший научный сотрудник НИИ современного права Волгоградской академии государственной службы
 
Статья посвящена применению основных положений игровой концепции культуры к судебной процедуре. Подчеркиваются сходства и различия между игрой и судебным процессом, построенным на состязательных началах.
Ключевые слова: процедура, игра, свобода, пространство, ритуал, истина, суд.
 
The article is devoted to application of substantive propositions of the game concept of culture to legal proceedings. Similarities and distinctions between game and the litigation based on adversary principles are accentuated.
Keywords: procedure, game, freedom, space, ritual, truth, court.
 
Дихотомия «материальное—процессуальное» в теории права считается одной из фундаментальных. Материально в праве то, что имеет отношение к содержанию совершаемых действий, процессуально — то, что имеет отношение к порядку их совершения. Ясно, что смысл и назначение, утилитарная ценность каких-либо действий не всегда тесно связаны с той последовательностью (алгоритмом), в которой эти действия происходят. Можно сказать, что существуют процессуальные и непроцессуальные сферы социальной жизни. Скажем, художественное творчество — это непроцессуальная деятельность, поскольку нет (по крайней мере, в современном искусстве) строгих канонов, определяющих порядок создания творцом своего произведения. Научное творчество, наоборот, процессуально по своему характеру, потому что ценность полученного результата определяется способом его достижения, т. е. при помощи каких средств и процедур достигнут результат и в каком порядке совершались процедуры; можно опровергнуть те или иные научные выводы, сославшись на то, что были нарушены требования к самому процессу научного познания.
Правовая реальность, безусловно, относится к процессуальным сферам жизнедеятельности, где исключительно важно не только то, что делается, но и как это делается.
Идея проведения аналогии между правом и игрой далеко не нова; не случайно в классической работе Йохана Хейзинги «Homo ludens» («Человек играющий»), подлинном манифесте игровой концепции, самостоятельная глава посвящена правосудию[1], и автор достаточно убедительно, на богатом историческом материале показывает, что основные проявления правовой реальности тесно связаны с играми, более того, в архаических своих истоках близко сходны с игровыми практиками. Эту связь можно проследить и в настоящее время, например по терминологии, которая используется в правовом и спортивном лексиконе («арбитр» в играх и «арбитражный суд»; «жюри» как судейская коллегия в играх и одновременно состав присяжных заседателей).
Й. Хейзинга подчеркивает «агональную», т. е. состязательную природу правового спора. Вообще состязание и игра в представлении Й. Хейзинги выступают как тесно сопряженные понятия, едва ли не отождествляются: «Кто говорит «состязание», тот говорит «игра». … Нет достаточных оснований  отказывать в игровом характере любому состязанию в наличии еще и игрового характера»[2].
Анализируя природу игры, Й. Хейзинга выделяет такие ее качества, как свободный характер, выход из рамок обыденной жизни, пространственная и временная обособленность, наличие внутреннего непреложного порядка в виде системы правил, склонность к формированию особых игровых сообществ. Отсюда вытекает вывод, что игра является «свободной деятельностью, которая осознается как «невзаправду» и вне повседневной жизни выполняемое занятие, не преследует при этом никакого материального интереса, не ищет пользы,… совершается внутри намеренно ограниченного пространства и времени, протекает упорядоченно, по определенным правилам и вызывает к жизни общественные группировки, предпочитающие окружать себя тайной либо подчеркивающие свое отличие от прочего мира всевозможной маскировкой»[3].
Если попытаться сопоставить эти характеристики со свойствами процедуры и правовой реальности в целом, то можно обнаружить, что в значительной степени, хотя и не полностью, они совпадают. Прежде всего правила составляют основу как игры, так и юридической деятельности; нарушение правил в процедуре, как и в игре, может повлечь ничтожность полученного результата — в зависимости от тяжести нарушения, которое может оказаться простительным.
Что касается времени и пространства, ко многим проявлениям правовой реальности это также применимо — например, к судебному процессу, представляющему собой особым образом организованную зону, в которой перемещения, поведение и слова всех участников определяются достаточно точно и императивно (например, судья до вынесения решения не может выходить из совещательной комнаты).
Игровые сообщества также существуют — это сообщества профессиональных юристов, знающих правила игры, умеющих их применять и в случае надобности обходить — судейское, прокурорское, адвокатское, сообщество частнопрактикующих юристов. Образуются и сообщества правонарушителей как побочный или даже прямой эффект самого права: без закона нет греха, без права нет преступления — а значит, нет и преступного сообщества; внутри правового механизма уже заложены гарантии его формирования.
Судебная процедура строится на искусственной, ритуальной основе, по специально созданным правилам и маскирует реальный социальный конфликт условным юридическим «квазиконфликтом». В сущности, это юридическая форма, отделившаяся от содержания, внешняя правовая оболочка конфликта, которая может и не отражать его действительных внутренних характеристик.
По всей вероятности, существование такого особого принципа и института правовой системы, как состязательность, обусловлено некоторыми глубинными свойствами самого права как регулятора общественных отношений. Состязательность как таковая не является универсальным общеправовым явлением, она характерна не для всех сфер и отраслей правового регулирования, но органически связана лишь с определенным видом юридической деятельности, а именно с правосудием. Однако идея достижения юридического результата через столкновение субъектов, лежащая в основе состязательности, так или иначе, обнаруживается и в иных областях правовой жизни. Существует вполне обоснованное мнение, что конкуренция и кооперация на межличностном уровне выступают в качестве своего рода «протоюридическими» социальными механизмами, предправовыми формами общения, прообразами правового взаимодействия[5]. Состязательное правосудие принадлежит в основном к тому сегменту правовой жизни, который строится на началах конкуренции, хотя присутствуют в нем и некоторые элементы кооперации.
Само появление состязательности как юридического феномена представляется закономерным в свете социального предназначения права. Основная миссия права видится в обеспечении и защите насущных интересов представителей общества; при этом возникновение права связано именно с тем этапом в развитии человеческой цивилизации, когда социальные интересы начали существенно усложняться и дифференцироваться. Пока потребности отдельных людей мало различались, а социальные группы внутри общества не выделялись, не было никакой нужды в появлении права, ибо потребность в праве является для человека сугубо производной, вторичной: поэтому право не обязательно останется вечным спутником человечества — оно вполне может прекратить свое существование, если изменятся сами потребности людей, а с ними и способы их удовлетворения. Так или иначе, в какой-то момент количественное и качественное развитие потребностей неизбежно приводит к тому, что они начинают вступать между собой в серьезные противоречия. Прежние инструменты преодоления конфликтов перестали срабатывать, поскольку были применимы и действенны лишь в условиях традиционного общества3. Искоренить противоречия не представляется возможным, поэтому одним из возможных решений данной проблемы является институционализация конфликта, т. е. признание его относительно приемлемым и допустимым явлением; нормативное закрепление, узаконение. Иными словами, конфликт сохраняется, но принимает сравнительно мирные, облагороженные формы — «старое вино» вливается в «новые мехи».
Фактически выбор сводится к следующему: либо право оставляет тот или иной социальный конфликт за своими пределами, давая ему развиваться бесконтрольно, либо «обволакивает», ассимилирует его. Последнее возможно прежде всего путем использования особых механизмов, являющихся по своей природе игровыми, при которых конфликт вроде бы остается неизменным по своему содержанию, но обставляется многочисленными условностями формального и процедурного характера. Благодаря этому конфликт делается более предсказуемым и частично нейтрализуется еще до своего разрешения. Постепенно складываются устойчивые правовые модели, которые можно автоматически применять к жизненным ситуациям, обладающим конфликтными свойствами, для решения двуединой задачи: предварительного сдерживания конфликта и его окончательного конструктивного разрешения. Поэтому состязательное правосудие возникает как юридическая модель ссоры.
Но в этом случае предназначение состязательности не вполне отвечает вышеприведенной классической трактовке игры, по крайней мере, в части отсутствия утилитарной направленности. Несмотря на наличие у правосудия очевидных игровых свойств, мы все-таки вправе усомниться в том, что оно не стремится к достижению какого-либо полезного социального результата и представляет собой некоторую безусловную самостоятельную ценность. Общество предъявляет к правосудию, в особенности к его результатам, вполне конкретные требования, которые не сводятся лишь к выполнению правил игры.
Таким образом, природа состязательного правосудия двойственна, в ней соединяются игровой элемент и не менее сильная утилитарная составляющая. Можно провести аналогию с обучающими или развивающими играми, в которые играют не столько ради самого процесса, сколько для получения определенного позитивного результата, который можно оценивать и измерять. В этих случаях игра представляет собой лишь особый вид социальной технологии, применение которой обусловлено степенью ее эффективности для выполнения поставленной цели. Думается, что для состязательного правосудия целью не может быть просто удовлетворение интереса одной из сторон, хотя бы потому, что одна из них все равно одержит верх, даже без использования правового механизма. По всей видимости, не всякое завершение спора в пользу кого-либо из участников является приемлемым, в противном случае достаточно было бы простой жеребьевки. Существует некий высший критерий, с позиций которого разрешение конфликта рассматривается как справедливое или несправедливое, верное или ошибочное. При помощи правосудия общество получает новое социальное благо; конфликт должен погашаться таким способом, который не приносит выгоду лишь одной стороне в ущерб другой, но так или иначе примиряет их, ликвидирует вредные последствия конфликта, сохраняет в обществе стабильность и гражданский мир и т. п. Поэтому к правосудию вполне можно применить принцип полезности в том варианте, который развивается в рамках утилитаристского направления и в соответствии с которым основной целью государства и права является обеспечение «наибольшего счастья наибольшего числа людей»[6].
От признания или отрицания прагматической основы правосудия напрямую зависит решение вопроса о судебной истине. Если правосудие должно быть социально полезным, служить интересам общества и личности, это означает, помимо прочего, что суд обязан в своей деятельности ориентироваться на установление объективной истины, поскольку на основании ложной информации принять верное решение невозможно. Если же придавать ведущее значение чисто игровой стороне правосудия и пренебрегать его утилитарными аспектами, то в этом случае объективная истинность получаемого знания совершенно не важна. Форма судебного процесса в таком понимании превалирует над содержанием и обладает собственной значимостью. Впрочем, обосновать ценность правоприменительного процесса в отрыве от его результатов, как представляется, весьма затруднительно, поэтому к судебному решению обычно предъявляются требования законности и справедливости. Но в таком случае истинность полученного знания подразумевается автоматически: в самом деле, едва ли можно рассчитывать, что решение окажется законным и справедливым, будучи ошибочным с точки зрения фактов.
Стороны судебного разбирательства вместе с судьей образуют своеобразный коллективный субъект состязательного правосудия. Модель с двумя противоборствующими силами и судом в качестве арбитра используется как наиболее социально эффективная, оправдавшая себя в мировой практике. Именно результативностью, а не просто внешней привлекательностью объясняется ее широкое распространение. При этом главным носителем утилитарного начала выступает именно суд. Если каждая из сторон преследует лишь свой собственный интерес, то суд должен оценить их позиции и найти решение спора с точки зрения высшей пользы. Соблюдение материальной и процессуальной законности при этом является не просто формальностью, а гарантией справедливости, которая в свою очередь выступает частным случаем полезности. Однако для этого в первую очередь необходимо, чтобы суд не имел никакого собственного интереса в рассматриваемом деле, ибо в таком случае он уравнивается со стороной конфликта, утрачивает свою основную функцию, и искомое социальное благо не достигается.
Это означает, что от суда в состязательном процессе требуется не только познавать, но и проявлять добрую волю — собственно, как и в любой игре. Но едва ли речь идет о том, что носитель судебной власти не обладает эгоистическими побуждениями или сдерживает их. В конце концов, именно потребности и интересы являются стимулами любого человеческого поведения, не исключая и правосудие. Кстати, трудно согласиться с тем, будто бы идея об удовольствии и страдании как основных факторах человеческой деятельности исключает свободу воли, а с нею и само право[7]; напротив, такая мотивация выглядит наиболее убедительной именно в сфере правового поведения личности. Суд в любом случае руководствуется своим интересом, важно лишь, чтобы в его интерес входило объективное, беспристрастное и справедливое разрешение юридического дела. Собственно, необходимым условием любой игры выступает презумпция того, что играющим по той или иной причине выгодно соблюдение правил. Согласие игроков подчиняться правилам молчаливо подтверждается самим фактом их вступления в игру. И здесь обнаруживается еще одно отличие состязательного правосудия от игры в ее классическом понимании: согласно определению Й. Хейзинги, игра есть свободная деятельность, и участие в ней является добровольным. К состязательному правосудию эта характеристика, очевидно, подходит далеко не всегда, поскольку оно может носить для своих участников и принудительный характер. Это связано с определенным нарушением общих канонов игры, что характерно в особенности для уголовного судопроизводства.
Кроме того, само представление о правилах игры может быть весьма различным, и признание юридических норм в качестве настоящих правил игры далеко не является столь уж очевидным и бесспорным. Юридическая форма состязательного правосудия может использоваться как прикрытие для игры иного рода. Представим себе шахматную партию, участники которой одновременно, незаметно для других, играют под столом в карты: примерно так же выглядит состязательный судебный процесс в случае, если за ним скрывается сговор, подкуп или другой способ неправового взаимодействия сторон и судьи. При этом в обоих случаях правила игры могут и не быть открыто нарушены: как в мнимой шахматной партии все ходы могут быть допустимыми, так и решение суда, вынесенное из корысти или под давлением, может иметь формально законный характер. Однако игровой дух при этом утрачивается, а утилитарная цель не достигается, и правосудие полностью лишается своего социального смысла. По существу, от первоначальной игры остается лишь видимость, а внутреннее ее содержание вытесняется и заменяется другой игрой. Происходит имитация игры, или игра второго порядка, подражающая основной игре, но в действительности построенная на иных принципах. Примерами такой вторичной игры могут служить сталинские политические процессы, в которых под видом состязательного правосудия осуществлялась расправа с неугодными социальными силами, или современная коррупция.
Распространение коррупции в сфере правосудия свидетельствует о глубоком кризисе его утилитарных и игровых начал. Коррупция означает, что состязательная модель не рассматривается участниками судопроизводства в качестве реального средства обеспечения своих интересов. Преимущество в споре приобретает та сторона, которая более сильна экономически или обладает иными ресурсами неправового влияния, так что состязание в любом случае сохраняется, но теряет свой юридический характер, принимая вид аукциона. Иначе говоря, кризис касается не столько состязательности, сколько правосудия вообще, как игрового способа разрешения конфликтов, и продолжаться он будет до тех пор, пока правила игры остаются препятствием, так как в случае их соблюдения участники общественных отношений имеют меньше возможностей для защиты своего индивидуального интереса, чем при их нарушении.
 
Литература
 
1. Кайуа Р. Игры и люди. Статьи и эссе по социологии культуры. — М., 2007.
2. Лукьянова Е.Г. Теория процессуального права. — М., 2003.
3. Матвиенко Е.А. Механизмы предотвращения и урегулирования конфликтов в традиционных обществах // Природа конфликта: социально-политические, философские и правовые аспекты. — Волгоград, 2004.
4. Остроух А.Н. Учение Бентама о праве: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. — М., 2002.
5. Трофимов В.В. Взаимодействие индивидов как правообразовательный процесс: общетеоретический аспект. — Тамбов, 2002.
6. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. — М., 1992.
 
Библиография
1 Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. — М., 1992. С. 93—105.
2 См. там же. С. 94.
3 Там же. С. 24.
4 См., напр.: Трофимов В.В. Взаимодействие индивидов как правообразовательный процесс: общетеоретический аспект. — Тамбов, 2002. С. 45.
5 См. подробнее: Матвиенко Е.А. Механизмы предотвращения и урегулирования конфликтов в традиционных обществах // Природа конфликта: социально-политические, философские и правовые аспекты. — Волгоград, 2004. С. 125—131.
6 См., напр.: Остроух А.Н. Учение Бентама о праве: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. — М., 2002. С. 10—11.
7 См. Остроух А.Н. Указ. соч. С. 8, 12.