Институт языка судопроизводства в процессуальном праве России [1]

О.Ю. КУЗНЕЦОВ,

кандидат исторических наук, Московская коллегия адвокатов «Щит и меч»

Статья посвящена теоретическому обоснованию существования в системе российского процессуального права самостоятельного института языка судопроизводства, характеристике его имманентных черт, имеющих конституционную предопределенность, а также формулировке основных юридических понятий, образующих нормативно-логическую структуру этого института.

Ключевые слова: язык судопроизводства, процессуальное право, государственный язык, язык внутрипроцессуальной коммуникации.

The article is dedicated to theoretical motivation of existence in system Russian proceeding law of the independent legal institute of the language proceedings, feature its qualify devil, having constitutional nature, as well as wording main legal notions, forming normative-logical structure of this institute.

Одновременно судебная практика дополнительно указывает еще на ряд индивидуальных характеристик личности субъекта процессуальных правоотношений, которые должны расцениваться судом как явные признаки недостаточного владения им языком судопроизводства. К их числу относятся:

— неспособность четко и ясно излагать свои мысли, при условии что участник судопроизводства не является этническим русским (не позиционирует свою национальную самоидентификацию с принадлежностью к русскому этносу)[2];

— получение уроженцами или жителями бывших союзных республик СССР или республик в составе России основного общего образования в национальной школе, обучение в которой осуществляется на языке одного из народов России или ближнего зарубежья, соответствующем этнической принадлежности участника процесса[3].

Резюмируя вышесказанное, укажем ряд качественных формализованных характеристик личности, обусловливающих лингвистическую некомпетентность индивида в языке судопроизводства (хотя каждый из этих показателей, рассмотренный в отдельности, может не отражать реальных познаний человека, точнее — отсутствия у него достаточных познаний в русском языке):

— этническая самоидентификация личности отлична от принадлежности к русской нации (т. е. индивид не отождествляет себя с русским народом и не считает русский язык своим родным или национальным языком);

— формирование личности происходило в этнически родственной для индивида среде, исключающей активное общение на русском языке (наиболее ярко это проявляется в случае получения общего образования в национальной школе на родном языке);

— отсутствие среднего (полного) общего в объеме 10 или 11 классов общеобразовательной школы и более высоких уровней образования,  предусматривающих обязательное изучение и итоговую аттестацию по русскому языку как государственному языку СССР и России;

— отсутствие опыта профессиональной деятельности в государственных органах и учреждениях СССР, государственных и муниципальных органах и учреждениях Российской Федерации, занятие должностей в которых обусловлено знанием и свободным владением русским языком — государственным языком Российской Федерации;

— неспособность свободно изъясняться на русском языке, связанная с неумением ясно и четко самостоятельно излагать свои мысли, развернуто и пространно отвечать на вопросы, воспринимать на слух текст, содержащий специфическую лексику (например, термины), мотивированно высказывать личностные оценки по существу дела;

— неумение читать и писать на русском языке.

Говоря о критериях владения субъектом процессуальных правоотношений языком судопроизводства, следует обратить внимание на принципиально важное, на наш взгляд, обстоятельство: судебная практика считает участников процесса лицами, владеющими языком судопроизводства, только в том случае, если они в ходе разбирательства по делу или не заявили о своем желании участвовать в процессе на родном языке[4], или отказались от услуг переводчика, предоставляемого им в этом случае[5], что получило свою документальную фиксацию в материалах дела. И наоборот, заявление о желании участвовать в судопроизводстве на каком-то ином языке, отличающемся от того, на котором оно осуществляется, является безусловным основанием для обеспечения этого права в рамках разбирательства по делу. На наш взгляд, право на участие в судопроизводстве на родном языке не может быть ограничено ни при каких обстоятельствах, и даже в том случае, когда человек владеет языком судопроизводства, но по каким-либо субъективным причинам отказывается его использовать при разбирательстве по делу[6]. Такая точка зрения основана на том, что права человека (равно как и его основные свободы) согласно ст. 2 Конституции РФ являются высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанностью государства, поэтому они в процессуальном производстве не могут быть ограничены. Более того, согласно ст. 18 Конституции РФ права и свободы гражданина являются непосредственно действующими, а значит, любое заявление о желании реализовать субъективные права (в нашем случае — участвовать в судопроизводстве на добровольно избранном языке) является законным и достаточным основанием для обеспечения этого права со стороны государства в лице органа, осуществляющего правосудие, несмотря на то что это объективно приводит к возникновению определенных сложностей в  работе (например, поиск переводчика или обеспечение его вызова и явки к месту совершения процессуального действия, необходимость соблюдать правила документирования объяснений и показаний, данных не на языке судопроизводства).

В связи с этим следует указать, что понятие «родной язык», использованное законодателем в норме ст. 10 Закона о судебной системе, по происхождению и содержанию не является юридической дефиницией, поскольку не получило нормативной детерминации своего значения ни в Конституции РФ (в ее тексте словосочетание «родной язык» используется только в ч. 3 ст. 68 в контексте права народов России, т. е. коллективного, а не индивидуального права, на его сохранение и создание условий для изучения и развития), ни в известных нам актах российского законодательства и международного права. Поэтому следует говорить скорее о политологическом или этнологическом происхождении этого термина и его социометрическом, но никак не юридическом содержании. К сожалению, приходится констатировать, что в современной системе общественных знаний отсутствует четкое определение содержания понятий «родной язык» и «национальный язык». В российской этнологии, например, в настоящее время объективно сложилось пять точек зрения на этот вопрос, отличающихся между собой теоретическими подходами к смысловому наполнению этих дефиниций. Сегодня родной язык (именно этот термин присутствует в отечественном законодательстве) традиционно рассматривается как:

— язык матери, или язык колыбели (nature language) — язык, усваиваемый человеком с раннего детства в процессе его этнокультурной социализации и ориентации;

— язык семьи, или разговорный язык (family language) — наиболее часто употребляемый язык бытового общения людей в семье и обществе;

— язык народа (nation language) — язык этноса, с принадлежностью к которому ассоциирует себя личность;

— язык среды воспитания (social language) — язык социальной общности, где происходила социализация человека и формирование этнокультурных и этнопсихологических характеристик его личности;

— государственный язык территории постоянного проживания (state regional language) — язык, официально употребляемый в административных правоотношениях по месту постоянного жительства индивида[7].

Такое многообразие подходов к смысловому наполнению понятия «родной язык» объективно не позволяет однозначно дать ответ на вопрос, какой именно язык следует считать родным для участника судопроизводства, с тем чтобы обеспечить перевод на него процессуальных действий или документов. Очевидно, что все эти интерпретации содержания термина «родной язык» как юридической дефиниции (или даже правового явления) не могут быть приемлемыми, поскольку имеют скорее социально-политический или, как вариант, культурологический и даже социометрический, но никак не правовой характер, и объективно не отражают степени лингвистической компетентности индивида в этом языке. Например, родной язык как язык матери (т. е. nature language) может не совпадать с родным языком как языком народа (т. е. nation language), что особо ярко проявляется среди метисов, произошедших от смешанных браков, воспитывавшихся в языковой среде (т. е. family language) одного из родителей. Зачастую представители какого-либо народа, социализация которых происходила в иноэтничной среде, свободно не владеют языком своих родителей, хотя и отождествляют с ними свою национальную принадлежность, и в качестве родного языка используют разговорный или бытовой язык среды своего воспитания. Фактически перечисленные выше варианты понятия «родной язык» отражают социально-культурные черты личности, а не естественные права человека, поэтому не могут и не должны обеспечиваться и защищаться в процессуальных правоотношениях, иначе это будет являться нарушением принципа формально-правового равенства граждан России, установленного ч. 1 ст. 19 Конституции РФ.

С позиции законодательства о судебной системе России институт языка судопроизводства должен гарантировать и защищать право участника процесса, не владеющего этим языком, получать информацию на понятном ему языке и общаться на нем, реализуя свои права или исполняя обязанности. Поэтому разумным представляется подход законодателей, заложивших в текст Закона о судебной системе норму (ч. 3 ст. 10) о том, что языком участника процесса или языком перевода является родной язык или любой иной свободно избранный язык. Таким образом, в основу определения и процессуального закрепления языка перевода или языка участия в процессе лица, не владеющего языком судопроизводства, положен подход, связанный не с национальной принадлежностью, а с лингвистической компетентностью человека, чье право на национально-языковую самобытность реализуется в ходе процессуального производства по конкретному делу. Поэтому, на наш взгляд, языком перевода всех процессуальных действий и материалов должен быть тот язык, используя который участник судопроизводства мог бы наиболее полно в рамках процесса реализовать все свои права, предоставляемые законом.

Единственным способом обеспечения этого права отечественное законодательство называет возможность участвовать в процессе на языке, избранном субъектом судопроизводства самостоятельно. На этом языке (условно назовем его языком внутрипроцессуальной коммуникации) он имеет право выступать и давать объяснения — опосредованно выполнять весь комплекс процессуальных действий, обусловленных его субъективным статусом в процедурах судопроизводства, исходя из отраслевой специфики правоотношений. Важнейшее отличие языка внутрипроцессуальной коммуникации от языка судопроизводства заключается в том, что последний имеет универсальный характер, не зависящий от специфики обстоятельств конкретного дела, тогда как первый обусловлен субъективными личностными характеристиками участника процесса, не владеющего языком, на котором судопроизводство осуществляется, а поэтому является существенным обстоятельством самого дела и должен быть определен при разбирательстве и документально закреплен в материалах дела в виде общеобязательного решения. В связи с этим следует сделать принципиально важное, на наш взгляд, замечание: язык внутрипроцессуальной коммуникации используется в процедурах производства по делу лишь потому, что это является следствием исполнения предписаний института языка судопроизводства, поэтому для дела язык внутрипроцессуальной коммуникации существен и имеет значение лишь постольку, поскольку он обеспечивает функционирование правовых механизмов института языка судопроизводства.

Сосуществование и параллельное применение в рамках производства по конкретному делу сразу двух языков — языка судопроизводства и языка внутрипроцессуальной коммуникации, возможность использования которых определена законом, требует установления между ними лексической совместимости, когда любое процессуально значимое общение — устное или письменное, вербальное или литеральное, имеющее значение для содержания дела и достижения задач, стоящих перед правосудием, различалось бы по форме, но обладало одинаковым или, как говорят филологи, аутентичным содержанием, когда особое внимание уделяется передаче смыслового контекста речи или документа. Единственным известным и реально возможным в наше время способом организации совместимости между двумя языками является использование профессиональных услуг переводчика — лица, в равной степени хорошо владеющего как языком судопроизводства, так и языком внутрипроцессуальной коммуникации. Результатом именно его деятельности станет смысловое и содержательное единство материалов дела, переданных на двух различных языках. Поэтому переводчик в процессе разбирательства по делу является такой же ключевой по своей значимости фигурой, как, скажем, судья или следователь, поскольку от его деятельности напрямую будет зависеть законность, объективность и беспристрастность всех процедур и результатов правосудия.

При этом Закон о судебной системе не содержит какого-либо указания ни на правосубъектность переводчика, ни на его компетенцию, реализуемую им при участии в осуществлении процессуальных действий, ограничиваясь одной констатацией возможности его участия в производстве по делу. Тем не менее данное законоположение позволяет нам рассматривать переводчика как факультативного субъекта судопроизводства, чье участие в процессе наряду с исполнением нормы закона является следствием влияния социокультурного фактора индивидуальной некомпетентности одного из участников разбирательства по делу в языке, на котором ведется процессуальное производство, на содержание судебного (равно как и следственного в уголовном процессе) производства. Поэтому степень участия и объем полномочий переводчика в рамках конкретного дела должны определяться не законодательством о судебной системе, а решением соответствующей отрасли процессуального права. Иными словами, статус переводчика должен соответствовать составу и содержанию процессуальных правоотношений, в которые он вовлекается, а не судоустройству страны в целом, и поэтому его правовое положение должно регламентироваться нормами соответствующего отраслевого процессуального закона.

Наделяя переводчика юридическим статусом участника судопроизводства, назначаемого к участию в процедурах правосудия для оказания помощи субъектам процессуальных правоотношений, не владеющих свободно языком, посредством которого они реализуются, законодательство о судебной системе России тем не менее не указывает, в чем именно должна заключаться его помощь. По нашему мнению, переводчик обязан оказывать лингвистическую помощь соответствующему участнику процесса не вообще, а исключительно в языке судопроизводства и только в общении между ним и органом или должностным лицом, уполномоченным осуществлять процессуальные действия. Фактически мы можем говорить об установлении связи субъект производства по делу—переводчик—должностное лицо (или сторона разбирательства по делу), в которой каждое звено, наделенное собственным статусом, способно реализовать свою правосубъектность лишь постольку, поскольку это позволяют сделать установленные законом пределы процессуальной компетенции каждого из них. Иными словами, переводчик призван исполнять роль посредника между государством в лице суда, а также органов дознания и следствия, с одной стороны, и субъектом разбирательства по делу, не владеющим языком судопроизводства, с другой стороны, обеспечивая их процессуально ориентированную коммуникацию, т. е. социально значимое общение в нормативно установленных рамках, исходя из назначения соответствующей отрасли процесса и фактических обстоятельств конкретного дела.

К сожалению, закон не дает четкого ответа на вопрос о том, с какой целью эта помощь должна оказываться — с целью защиты индивидуальных прав участников судопроизводства или с целью обеспечения потребностей правосудия? Вопрос далеко не праздный: в первом случае переводчик становится субъектом правозащитной деятельности, а во втором — правоохранительной. Следовательно, реализуя посредством своей помощи предписания закона, в первом случае он будет вынужден сконцентрировать свое внимание на максимальном обеспечении частных или субъективных прав соответствующих участников судопроизводства, а во втором случае — публичных интересов правосудия, между которыми нередко (особенно в уголовном процессе) возникает объективный конфликт приоритетов. Если исходить из буквального прочтения рассматриваемой нами нормы Закона о судебной системе, то использование помощи переводчика субъектом процессуальных правоотношений, не владеющим языком судопроизводства, является его правом, а разъяснение и обеспечение этого права — обязанностью государства в лице соответствующего органа исполнительной или судебной власти. Поэтому мы должны говорить о том, что переводчик, обеспечивая в своей деятельности частные индивидуальные права участника процесса, одновременно призван обслуживать интересы правосудия в той мере, в какой они определены принципами судопроизводства соответствующего отраслевого процессуального закона. Следовательно, компетенция переводчика в сфере правосудия определяется исключительно нормами отраслевого процессуального права, исходя из конкретного содержания процессуальных правоотношений, возникающих в рамках отдельно взятого дела. Таким образом, по нашему мнению, может быть преодолен конфликт и достигнут баланс интересов сторон процесса, когда переводчик, оказывая лингвистическую помощь участникам судопроизводства, не владеющим языком, на котором осуществляется производство по делу с их участием, во-первых, обеспечивает права, имеющие конституционную природу, и, во-вторых, одновременно реализует интересы противоположной стороны процесса, исходя из назначения соответствующей отрасли законодательства.

Принципиально важным назначением участия переводчика в процессуальных процедурах (помимо организации межличностного взаимодействия сторон и участников разбирательства по делу и обеспечения единства содержания материалов дела, переданных на разных языках) является установление равной юридической значимости и доказательственной силы информации, существенной для судопроизводства, изложенной (высказанной) на русском языке и на ином языке, избранном субъектом процесса для своего участия в нем. Для этого сведения должны быть не просто переведены на язык судопроизводства, но и надлежащим образом оформлены, т. е. документально закреплены в материалах дела, исходя из предписаний закона в соответствии с отраслевой спецификой соответствующего вида процессуальных правоотношений. Только в этом случае можно будет говорить о том, что переводчик, участвуя в отправлении правосудия, в полной мере и до конца реализовал все права и исполнил обязанности, обусловленные законом. Такая точка зрения основана на том, что язык судопроизводства является рабочим языком всех правоохранительных органов, поэтому в их сфере, по нашему мнению, должно существовать и функционально обеспечиваться единство организационных основ делопроизводства, с тем чтобы результаты деятельности одной инстанции досудебного или судебного производства могли быть доступны и понятны другому органу, наделенному процессуальной компетенцией.

Высказанные выше соображения, полагаем, могут найти свое отображение в новой редакции ч. 3 ст. 10 Закона о судебной системе, которая в результате получит следующую формулировку:

«3. Участвующим в деле лицам, не владеющим языком судопроизводства, обеспечивается право выступать и давать объяснения на любом свободно избранном языке общения, а также пользоваться услугами переводчика.»

Итак, подводя итог рассмотрению содержания правового института языка судопроизводства, являющегося, по нашему мнению, структурной (композиционной) единицей системы процессуального права России, следует сформулировать основополагающие характерные черты его содержания.

Во-первых, институт языка судопроизводства в системе отечественного процессуального права имеет конституционную природу, а сам язык является тождественным государственному языку Российской Федерации — русскому языку — или государственным языкам республик в составе нашей страны (последние, как правило, наиболее успешно могут использоваться при осуществлении правосудия в рамках судебной системы соответствующего субъекта Российской Федерации). Поэтому, характеризуя данный правовой институт, следует говорить исключительно о государственном языке судопроизводства, а не о так называемом национальном языке.

Во-вторых, законодательное определение и закрепление языка судопроизводства означает, что именно на государственном языке России должно осуществляться все судопроизводство в самом широком понимании этого термина (включая не только отправление правосудия судом, но и дознание, предварительное расследование и административную юрисдикцию), а также делопроизводство в судах и правоохранительных органах, т. е. документирование его результатов в судебных решениях (приговорах) и процессуальных документах, имеющих доказательственное значение или общеобязательную силу. При этом особое внимание должно обращаться на то обстоятельство, что в процессе производства по конкретному делу не должно одновременно использоваться несколько языков судопроизводства и отправление правосудия в рамках единичного процесса может осуществляться только на одном из них. Тем самым будет обеспечено организационное единство всей сферы правоохранительной деятельности, при котором результаты деятельности одного органа, наделенного государством специальной компетенцией, будут доступны и понятны другому компетентному органу, имеющему свой круг процессуальных полномочий.

В-третьих, законодательство о судебной системе Российской Федерации императивно устанавливает, что рассмотрение дел в судах должно осуществляться на государственном языке России — русском языке, а возможность использования государственных языков республик в составе нашей страны в качестве языков судопроизводства на их территории является диспозитивной, находящейся в зависимости от содержания норм конституционного законодательства этих регионов. Тем самым подчеркивается: организация судопроизводства, являющегося, по сути, единственно возможной материальной формой осуществления судебной власти, представляет собой прерогативу и обязанность именно государства, а не каждого отдельно взятого субъекта в его составе. Поэтому использование русского языка при от-

правлении правосудия является правилом, тогда как употребление иных государственных языков республик в составе России — допустимым исключением, ограниченным целым рядом дополнительных условий. Если все-таки судопроизводство осуществляется на государственном языке республики в составе Российской Федерации, то оно должно представлять собой, по сути, аутентичный перевод содержания и результатов процессуальной деятельности, осуществленной на русском языке.

В-четвертых, язык судопроизводства должен использоваться не только для организации функционирования судебной системы страны в целом, но и для организации производства по каждому отдельно взятому делу, в рамках которого он должен использоваться для получения и закрепления сведений, имеющих доказательственную силу и процессуальное значение. Суд, правоохранительные органы, осуществляющие дознание и предварительное расследование, а также органы исполнительной власти, наделенные административной юрисдикцией, обязаны все обстоятельства дела изучать и оценивать именно на языке судопроизводства независимо от того, на каком языке они были первоначально сообщены (изложены). Для этого необходимо осуществить их перевод с языка, который избрал субъект процессуальных правоотношений для участия в производстве по делу, на язык судопроизводства с тем, чтобы они в результате этого приобрели статус процессуальных материалов и тем самым юридическую силу доказательств.

В-пятых, субъекты процессуальных правоотношений, не владеющие языком судопроизводства или по каким-то причинам не желающие использовать его при участии в разбирательстве по конкретному делу, имеют право использовать свой родной или любой иной свободно избранный язык. Право выбора языка общения, являясь конституционным правом, не может и не должно быть ограничено ни при каких обстоятельствах, даже в случае, если участник разбирательства по делу хорошо владеет языком судопроизводства, но отказывается общаться на нем. И наоборот, если участник процессуальных правоотношений не заявил о своем желании использовать какой-то иной язык, то ему не может быть отказано в праве использовать язык судопроизводства.

В-шестых, использование в разбирательстве по делу какого-то языка, отличного от языка судопроизводства, влечет за собой применение целого ряда процессуальных механизмов, задачей которых является обеспечение доказательственной силы сведениям, переданным устно или письменно на этом языке. Универсальным юридическим механизмом в данном случае является использование услуг переводчика, призванного сохранить тождественность (или аутентичность) содержания информации, имеющей значение для производства по делу, на языке источника (оригинала) и языке судопроизводства, а также документально закрепить ее в материалах дела в соответствии со спецификой требований определенной отрасли процессуального законодательства. При этом переводчик, помогая субъекту процессуальных правоотношений, не владеющему языком судопроизводства, реализовывать свои права, одновременно действует в интересах правосудия в рамках назначения соответствующей отрасли права и фактических обстоятельств конкретного дела. Тем самым фактически устанавливается баланс приоритетов сторон процесса, для одной из которых процесс обеспечивает конституционные, а для другой — процессуальные права, в результате чего в рамках разбирательства по конкретному делу реализуются назначение и задачи правосудия, нормативно урегулированные соответствующим отраслевым процессуальным законом, исходя из содержания и предмета этого дела.

И последнее: для преодоления существующих коллизий между нормами законодательства о языке судопроизводства и законодательства о государственном языке предлагаем изложить ст. 10 Закона о судебной системе в следующей редакции:

«Статья 10. Язык судопроизводства и делопроизводства в судах

1. Судопроизводство и делопроизводство в Конституционном суде Российской Федерации, Верховном суде Российской Федерации, Высшем арбитражном суде Российской Федерации, других арбитражных судах, военных судах ведутся на русском языке — государственном языке Российской Федерации. Судопроизводство и делопроизводство в других федеральных судах общей юрисдикции могут вестись также в переводе на государственный язык республики, на территории которой находится суд.

2. Судопроизводство и делопроизводство у мировых судей и в других судах субъектов Российской Федерации ведутся на русском языке либо на государственном языке республики, на территории которой находится суд.

3. Участвующим в деле лицам, не владеющим языком судопроизводства, обеспечивается право выступать и давать объяснения на любом свободно избранном языке общения, а также пользоваться услугами переводчика.»

Библиография

1 Продолжение. Начало см. в № 11, 12’2009.

2 См.: Определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС РСФСР от 22.03.1974 по делу Луковцева // БВС РСФСР. 1974. № 10. С. 12.

3 Выделение дела в отдельное производство в отношении лица, скрывшегося от следствия и разыскиваемого, как не повлиявшее на полноту расследования дела признано кассационной инстанцией обоснованным (определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС  РФ от 27.10.1992 по делу Курочка, Гогичаева и др.) // БВС РФ. 1994. № 2. С. 6.

4 См.: Определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ от 02.09.1992 по делу Айдаболова // БНА ВС РФ. 1993. № 7. С. 15; Определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ от 01.02.1995 по делу Алескерова // БВС РФ. 1995. № 8. С. 11.

5 См.: Определение Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ от 13.01.1999 по делу Чарганова // БВС РФ. 1999. № 9. С. 15.

6 Впервые на это обстоятельство акцентированно обратила внимание С.С. Кузьмина (см.: Кузьмина С.С. Национальный язык судопроизводства. Правовое положение переводчика в уголовном процессе: Конспект лекций. — СПб., 1996. С. 7). Ранее об этом говорила, в частности, М.Т. Аширбекова, с той только разницей, что она считала право субъекта уголовно-правовых отношений участвовать в судопроизводстве на родном языке, даже в том случае, когда он владеет языком, на котором осуществляется производство по делу, следствием принципа Конституции СССР о «национальном суверенитете в области правосудия наций и народностей, создающих свою государственность», т. е. коллективного права, но никак не субъективного права человека свободно выбирать язык общения (см.: Аширбекова М.Т. Принцип национального языка уголовного судопроизводства: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. — Саратов, 1984. С. 1, 9).

7 См.: Краткий терминологический словарь / Сост. Б.Р. Логашова. — М., 2001. С. 29—30; Тавадов Г.Т. Этнология: Словарь-справочник. — М., 1998. С. 636—653.