Источники и содержание принципа языка уголовного судопроизводства[1]

О.Ю. КУЗНЕЦОВ,

кандидат исторических наук, Московский пограничный институт ФСБ России

Особыми процессуальными правами участника разбирательства по уголовному делу, не владеющего языком судопроизводства, проистекающими из его статуса, которые получили закрепление в нормах международного и отечественного законодательства, следует признать следующие:

1) право немедленного уведомления на понятном ему языке о причинах задержания или ареста;

2) право быть в срочном порядке и подробно уведомленным в письменном виде на языке, которым он владеет, о характере и основании предъявленного ему обвинения;

3) право ознакомления с постановлением о применении к нему меры пресечения;

4) право получения информации о своих процессуальных правах и способах их реализации: возможности делать заявления, давать объяснения и показания, заявлять ходатайства, приносить жалобы, знакомиться с материалами уголовного дела, выступать в суде на родном языке или языке, которым он свободно владеет;

5) право вести защиту на родном языке;

6) право пользоваться бесплатной помощью переводчика;

7) право получения всех процессуальных документов, подлежащих обязательному вручению, в переводе на родной язык участника уголовного процесса или на язык, которым он свободно владеет.

В качестве основных обязанностей должностных лиц, осуществляющих следственные и судебные действия в отношении участника уголовного процесса, не владеющего языком судопроизводства, международные и российские юридические акты называют следующие действия властей, ответственных за задержание или арест:

· немедленное уведомление такого лица о причинах задержания или ареста на его родном языке или языке, которым оно свободно владеет;

· предъявление обвинения в письменном виде в переводе на язык, который для подозреваемого является родным или которым он свободно владеет;

· осуществление перевода всех процессуальных документов по делу, подлежащих обязательному вручению, на язык, которым свободно владеет лицо, подвергаемое уголовному преследованию;

· разъяснение и обеспечение такому лицу возможности делать заявления, давать объяснения и показания, заявлять ходатайства, приносить жалобы, знакомиться с материалами уголовного дела, выступать в суде на родном языке или языке, которым оно свободно владеет;

· привлечение к участию в деле переводчика в случае, если участник уголовного процесса свободно не владеет языком, на котором осуществляется следственное производство или судебное слушание по делу;

· обеспечение возможности такому лицу пользоваться услугами переводчика бесплатно;

· разъяснение и обеспечение такому лицу его права отвода переводчика;

· применение особых правил документирования процессуальных действий в отношении такого лица, а также особого порядка составления протоколов следственных действий, проводимых с участием переводчика;

· отнесение всех издержек, связанных с участием в деле переводчика, на счет государственного (федерального) бюджета.

Таким образом, большинство прав участников процесса, не владеющих языком судопроизводства, совпадают с обязанностями должностных лиц, осуществляющих следственные и судебные действия, по их обеспечению в процессуальном производстве. То есть можно еще раз констатировать внутреннее диалектическое единство всех компонентов рассматриваемого нами принципа языка судопроизводства.

Еще одной группой источников международного правового характера в вопросах применения принципа языка уголовного судопроизводства являются решения Европейского суда по правам человека (далее — Европейский суд), направленные на принуждение государств, ратифицировавших Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод, соблюдать ее нормы на своей территории, в том числе и при осуществлении правосудия. Особенность юридического статуса этих  актов заключается в том, что они направлены не только на восстановление нарушенных прав граждан, пострадавших от неправомерных действий властей по месту своего постоянного проживания, но и на признание не соответствующими нормам европейского континентального законодательства в области прав человека содержания тех правовых актов отдельных стран Старого Света, применение которых повлекло за собой нарушение общепризнанных стандартов в области гуманитарного права. Следовательно, предметом юрисдикции Европейского суда являются не только неправомерные действия властей, нарушающие права человека как конкретного субъекта правоотношений, но и сами нормы национального законодательства, на основании которых подобные нарушения были допущены.

Фактически нет оснований говорить о влиянии или воздействии решений Европейского суда на государство в целом, а не на деятельность его органов судебной или исполнительной власти, дискриминирующих (нарушающих или ограничивающих) общепризнанные стандарты в области гуманитарного права.

Нас интересуют только те решения Европейского суда, которые были приняты для обеспечения факультативных гуманитарных прав участников уголовного судопроизводства, не владеющих языком, на котором оно осуществляется. Среди них следует назвать решения по делам «Людеке, Белкасем и Кос против Германии», «Брозичек против Италии», «Камасинский против Австрии», «Кассани против Великобритании». Все они были направлены на преодоление последствий нарушения фундаментальных прав человека в сфере применения языка судопроизводства, которые были допущены вследствие несовершенства национального законодательства стран, в отношении которых правозащитными институтами Совета Европы были вынесены судебные решения.

Решение по делу «Людеке, Белкасем и Кос против Германии» закрепляет целый ряд процессуальных гарантий в отношении лиц, не владеющих языком судопроизводства. Во-первых, стороне защиты должно быть обеспечено право иметь письменные и устные переводы всех документов и материалов дела, которые необходимы для понимания содержания процесса, с тем чтобы рассчитывать на справедливое судебное разбирательство. Иными словами, объем помощи переводчика в рамках разбирательства по конкретному делу должен соответствовать потребностям стороны защиты, а не обеспечивать исключительно интерес стороны обвинения. Во-вторых, суд признал существенным нарушением европейских гуманитарных стандартов в области прав человека компенсацию расходов на оплату труда переводчика за счет обвиняемых даже после их осуждения и в порядке возмещения процессуальных издержек, что противоречит норме Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, согласно которой каждому, кто не может понимать язык, используемый в суде, или говорить на нем, должно быть обеспечено право получать свободную помощь переводчика без последующего взыскания стоимости услуг. Иными словами, право указанного лица на получение безвозмездной помощи переводчика является универсальным, независимо от обстоятельств дела или процессуального статуса этого субъекта, а поэтому все расходы по обеспечению участия переводчика в процессе судопроизводства должно нести государство, осуществляющее правосудие.

Решение Европейского суда по делу «Брозичек против Италии», обязывая власти Италии неукоснительно соблюдать требования Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, устанавливает правило, по которому материалы предварительного следствия должны быть переведены на родной язык участника процесса, независимо от того, имеет ли он достаточные познания в государственном языке, чтобы понять содержание выдвинутых против него обвинений. Иными словами, обеспечение перевода установленных законом процессуальных документов является обязанностью государственных органов, обеспечивающих следствие и правосудие, в силу одного субъективного желания участника уголовного процесса, для которого язык судопроизводства, на котором осуществляется производство по делу с его участием, не является родным, независимо от того, владеет ли он свободно языком производства по делу или нет. Следовательно, под источником такой обязанности следует понимать не субъективные качества личности, а императивное предписание закона, действие которого в идеале объективно свободно от всякого личностно ориентированного влияния.

Под иным углом зрения трактуется вопрос обеспечения вербального перевода в производстве по делу «Камасинский против Австрии». В решении по этому делу указано, что помощь переводчика должна быть предусмотрена с целью предоставить защищающемуся возможность знать содержание возбужденного против него дела и самостоятельно защищаться, чтобы он мог представить суду свою версию событий или обстоятельств дела. Таким образом, можно утверждать, что обвиняемый на избранном им языке должен быть ознакомлен со всеми материалами досудебного производства, чтобы осознанно участвовать на судебном заседании. Говоря о степени ознакомления стороны защиты посредством перевода процессуальных документов, Европейский суд полагает, что перевод должен обеспечивать возможность самостоятельной защиты субъектом своих прав без учета оказываемой квалифицированной юридической помощи со стороны адвоката. Следовательно, перевод должен быть аутентичным, т. е. объективным, полным и адекватным содержанию материалов уголовного дела.

На первый взгляд решение Европейского суда по делу «Кассани против Великобритании» диссонирует на фоне приведенных выше решений. В резолютивной части его указано, что подтверждение потребности заявителя в содействии переводчика — вопрос судебного определения. Но таковым оно является вне контекста разбиравшегося в Европейском суде иска, предметом которого было произвольное назначение к участию в процессе переводчика органом предварительного расследования, не отраженное в материалах уголовного дела. Таким образом, мы можем говорить о том, что в европейских стандартах в области прав человека в привлечении к участию в разбирательстве по делу переводчика-синхрониста усматривается самостоятельное процессуальное действие, которое должно не только найти свое отражение в его материалах, но и быть проведено с обязательным соблюдением всех формальных процедур, предусмотренных национальным законодательством.

Подводя итог рассмотрению содержания актов Европейского суда и их влияния на применение норм УПК РФ в контексте проблематики нашего исследования, можно сформулировать европейскую модель реализации принципа языка судопроизводства, которая включает в себя следующие юридические компоненты.

Право участия в судебном процессе на родном языке является индивидуальным, а его реализация на практике уголовного судопроизводства — следствие субъективного желания или реальной потребности участника разбирательства по делу, который не владеет или не желает пользоваться языком, посредством которого осуществляется производство по возбужденному в отношении него делу.

Базовая гарантия участия субъекта уголовно-процессуальных отношений в разбирательстве по делу на своем родном языке — это назначение к участию в процедурах следственного и судебного производства переводчика-синхрониста, осуществляющего устный перевод содержания процессуальных действий.

Участие переводчика в уголовном судопроизводстве является составной частью процессуальных правоотношений в рамках конкретного дела, поэтому его назначение должно быть оформлено с соблюдением всех формальных процедур, предусмотренных нормами национального законодательства.

Несмотря на постоянное пристальное внимание международного сообщества к соблюдению прав человека в нашей стране, Европейский суд в отношении России никогда не выносил решение по фактам нарушений прав субъектов судопроизводства на национально-языковую самобытность и самоидентификацию при следственном или судебном разбирательстве. Это объясняется тем, что совокупность юридических норм, образующих отечественный принцип языка уголовного судопроизводства, как минимум по трем параметрам превосходит по своему содержанию аналогичные всеобщие и европейские стандарты в области прав человека.

Во-первых, в России действие указанного принципа распространяется практически на всех участников уголовного процесса, не владеющих языком, на котором осуществляется следственное и судебное производство по делу с их участием (за исключением должностных лиц правоохранительных органов, для которых знание государственного языка Российской Федерации, одновременно выступающего в качестве языка судопроизводства на ее территории, является обязательным и составляет одну из характеристик их профессиональной пригодности), чего нельзя сказать о европейском континентальном законодательстве, гарантирующем право общения на родном языке при осуществлении процессуальных процедур только для лица, противоправные деяния которого являются объектом уголовного преследования (т. е. для подозреваемого, обвиняемого, подсудимого, осужденного).

Во-вторых, согласно нормам международного права стандартным минимумом процессуальных гарантий лицу, не владеющему языком уголовного судопроизводства, является предоставление ему бесплатной помощи переводчика, осуществляющего перевод содержания следственных и судебных действий и документов, причем объем письменных переводов нормативно не определен, тогда как УПК РФ содержит исчерпывающий перечень следственных и судебных документов, требующих перевода.

В-третьих, УПК РФ устанавливает типовые стандартные формы процессуальных документов, которые в обязательном порядке должны вручаться участнику разбирательства по делу, не владеющему языком судопроизводства, тогда как нормами международного гуманитарного права это не предусмотрено, в результате чего в России правила и порядок осуществления устных и письменных переводов диктуются законом, а, например, в Европе обусловливаются потребностями производства по конкретному уголовному делу, исходя из его содержания и субъективных характеристик лица, подвергаемого уголовной репрессии. Следовательно, отечественный уголовно-процессуальный закон в вопросе определения и применения норм, образующих в своей совокупности принцип языка уголовного судопроизводства, более формализован по сравнению с аналогичными стандартами в области защиты прав человека, что позволяет сократить или даже исключить влияние фактора субъективной заинтересованности стороны обвинения при реализации его положений на практике, когда перевод как средство внутрипроцессуальной коммуникации используется только в интересах этой стороны, а не в целях удовлетворения потребностей и решения задач уголовного судопроизводства.

Несмотря на различия между нормами УПК РФ и международными стандартами в сфере защиты прав человека при определении объема гарантий, предоставляемых субъекту разбирательства по делу совокупностью норм принципа языка уголовного судопроизводства, они имеют общий механизм реализации этих гарантий: назначение к участию в следственном и судебном производстве переводчика как процессуально обособленного лица, призванного организовывать и обеспечивать межличностную внутрипроцессуальную коммуникацию между участниками (но никак не сторонами) разбирательства по конкретному уголовному делу. Однако далее императивной констатации обязательности участия переводчика в судопроизводстве в случае, если один из его субъектов не владеет языком, на котором оно осуществляется, или не желает пользоваться им, к сожалению, речь не идет. Ни УПК РФ, ни международные акты в сфере гуманитарного права не содержат никаких качественных характеристик профессионального статуса переводчика, на основании которых он мог бы приобрести соответствующие процессуальные права и обязанности (единственное требование, на которое косвенно указывают решения Европейского суда, — участие в судебном заседании переводчика-синхрониста, обеспечивающего вербальную коммуникацию в рамках судебного заседания). Подобная позиция, видимо, может быть объяснена тем, что сотрудники правоохранительных органов, осуществляющих дознание, следствие и правосудие, должны ориентироваться на нормативные акты, регламентирующие вопросы профессиональной компетентности переводчика, лежащие вне плоскости уголовно-процессуального законодательства и международно-правовых стандартов в области прав человека.

К числу известных нам источников профессиональной правосубъектности переводчика (независимо от характера правоотношений, в рамках которых она возникает) следует отнести «Рекомендацию Найроби» (Рекомендацию ЮНЕСКО о юридической охране прав переводчиков и переводов и практических средствах по улучшению положения переводчиков (Recommendation on the legal protection of Translators and Translations and the practical means to improve the Status of Translators), принятую 22 ноября 1976 г. на XIX Генеральной конференции ЮНЕСКО в г. Найроби (Кения)). Этот документ, одобренный Россией, интересен нам потому, что содержит многие качественные характеристики правового статуса переводчика-профессионала как субъекта имущественных, административных и иных правоотношений, напрямую не связанных с судопроизводством (в том числе с уголовным), которые могут оказать существенное влияние на реализацию положений принципа языка судопроизводства в практике правоохранительной деятельности. Являясь источником профессионального, но не процессуального статуса переводчика в уголовном судопроизводстве, «Рекомендация Найроби» не оказывает влияния на содержание рассматриваемого нами принципа, но опосредованно влияет на один из механизмов его реализации.

Существенное значение в определении роли и степени участия переводчика в процедурах уголовного судопроизводства имеют документы Международной федерации переводчиков (International Federation of Translators, FIT), являющейся ассоциированным членом ЮНЕСКО. Эти документы обладают международной юрисдикцией. Среди них в первую очередь следует назвать Хартию переводчиков (Translator’s Charter), одобренную 30 сентября 1963 г. Конгрессом FIT в г. Дубровник (Югославия), а также Кодекс поведения судебных переводчиков (Code of Conduct for Court Interpreters) и Практикум по судебному переводу (Best Practice in Court Interpreting), одобренные 24 августа 1999 г. Конгрессом FIT в г. Монце (Бельгия). Несмотря на то, что указанные документы не имеют нормативного характера, они оказывают или могут оказать существенное влияние на деятельность переводчиков при осуществлении ими своих профессиональных функций в рамках уголовного процесса, поскольку содержат правила корпоративной этики, несоблюдение которых автоматически влечет за собой исключение из профессионального сообщества, потерю социального статуса и даже источников дохода. Именно поэтому переводчики в своей деятельности (особенно те из них, кто имеет аккредитацию в национальном отделении FIT в России) будут ориентироваться на предписания документов FIT и стремиться руководствоваться ее корпоративными правилами, нежели учитывать пожелания участников процесса по конкретному уголовному делу (особенно со стороны обвинения). Следовательно, необходимость знания практическими сотрудниками правоохранительных органов этих документов по мере дальнейшей интеграции нашей страны в международное сообщество будет только возрастать. Корпоративные документы Международной федерации переводчиков, как и «Рекомендация Найроби», никак не влияют на содержание принципа языка уголовного судопроизводства, но при определенных обстоятельствах (например, при осуществлении международного сотрудничества в сфере уголовного судопроизводства) способны существенно корректировать применение норм данного принципа.

Объективно не имея возможности влиять на содержание норм процессуального законодательства в целях лоббирования интересов своих членов, Международная федерация переводчиков через нормы корпоративной этики пытается унифицировать порядок исполнения предписаний закона, чтобы посредством введения единых правил профессиональной деятельности в рамках обеспечения коммуникативных потребностей судопроизводства выработать единые для всех членов федерации эталоны поведения, минимизировать число случаев проявления конкуренции, установить общие начала оплаты переводческого труда, повысить ответственность исполнителей судебных поручений по переводу материалов и документов разбирательства по уголовным делам за результаты их деятельности. Иными словами, посредством указанных выше документов FIT пытается унифицировать квалификационные требования к переводчикам, специализирующимся на осуществлении судебных переводов, понимая под таковыми переводы всего комплекса процессуальных действий и документов независимо от обстоятельств и содержания конкретного дела.

Несмотря на ненормативный характер актов FIT, их практическую значимость сложно переоценить: если существующие законоположения определяют, что необходимо делать при реализации принципа языка уголовного судопроизводства в практике процессуальной деятельности, то локальные акты FIT указывают на то, как и посредством каких действий нужно исполнять предписания закона. Поэтому представляется обоснованным вывод о том, что документы FIT, не являясь источниками права де-юре, все-таки могут рассматриваться в таком качестве по результатам их де-факто воздействия на организацию процессуальной деятельности (хотя с позиции теории права этот вывод неоднозначен).

Резюмируя, попытаемся сформулировать качественные характеристики принципа языка уголовного судопроизводства, источниками которого являются нормы отечественного уголовно-процессуального законодательства, международного гуманитарного права (включая решения Европейского суда, имеющие нормативное значение), позволяющие раскрыть его как самостоятельный институт отрасли уголовного процесса.

Во-первых, языком уголовного судопроизводства может быть государственный язык Российской Федерации или язык одного из ее субъектов, имеющий конституционный статус (только в границах соответствующего субъекта). Именно поэтому никакие иные региональные языки или языки этнических меньшинств, не имеющие такого статуса и в силу этого не указанные в законе, не могут использоваться при организации и проведении судопроизводства по уголовным делам на территории нашей страны.

Во-вторых, какой-либо иной язык, помимо государственного, может быть использован в качестве языка внутрипроцессуального общения (но никак не языка судопроизводства) по инициативе одного из субъектов разбирательства по делу, если он не владеет языком, на котором осуществляется разбирательство по делу, или по каким-либо причинам не желает использовать его для участия в следственных и судебных действиях. Право пользоваться родным или любым иным языком, которым субъект уголовно-процессуальных отношений свободно владеет, является неотчуждаемым субъективным правом личности, которое может оказать влияние на содержание производства по конкретному делу только в том случае, если соответствующий его участник пожелает реализовать данное право. Именно поэтому, на наш взгляд, в уголовном процессе обеспечивается не само право, которое охраняется и обеспечивается нормами в первую очередь конституционного закона, а субъективное желание это право реализовать.

В-третьих, реализация субъективного права пользоваться своим родным языком в рамках уголовного процесса для конкретного лица по закону ограничивается объемом участия этого лица в следственном и судебном производстве в соответствии с его статусом и степенью участия. Иными словами, переводу подлежат не все процессуальные документы, а лишь те, которые вручаются ему лично, а также содержание тех процессуальных действий, которые осуществляются при его непосредственном участии. Неправомерное расширение или ограничение сферы применения норм принципа языка судопроизводства следует рассматривать как нарушение уголовно-процессуального закона, ведущее к дискриминации. В любом случае право пользоваться родным языком в уголовном судопроизводстве является факультативным, а поэтому должно обеспечиваться за счет юридических инструментов уголовного процесса.

В-четвертых, реализация субъектом уголовно-процессуальных отношений права пользоваться родным или любым иным языком, отличным от языка судопроизводства, влечет за собой исполнение должностными лицами органов дознания, следствия и суда целого комплекса предусмотренных системой законодательства действий по обеспечению осуществления этого права. Выполнение этих действий является императивной обязанностью всех сотрудников правоохранительных органов, вовлеченных в производство по уголовному делу, неисполнение которой неизбежно приведет к утрате законности следственного и судебного разбирательства. Поэтому, обеспечивая процессуальные гарантии лица, не владеющего языком судопроизводства, должностные лица органов охраны правопорядка посредством реализации предписаний рассматриваемого нами принципа уголовного процесса обеспечивают законность и справедливость правосудия.

В-пятых, несмотря на то, что процессуальные гарантии права пользоваться родным языком в рамках производства по уголовному делу, закрепленные в законодательстве России, по объему превосходят аналогичные международные стандарты в сфере защиты прав человека, их явно недостаточно, чтобы обеспечить действенную помощь переводчика тому субъекту разбирательства по уголовному делу, который не знает языка, на котором оно ведется. Сегодня формы и способы практической реализации норм принципа языка уголовного судопроизводства фактически оставлены на усмотрение органов дознания, следствия и суда, а также самих переводчиков, поскольку не получили своего нормативного регулирования из-за отсутствия руководящих документов, определяющих деятельность именно переводчика в производстве процессуальных действий.

И последнее: как показывает анализ норм УПК РФ и международных стандартов в области прав человека при осуществлении правосудия, отечественный принцип языка уголовного судопроизводства представляет собой логически и композиционно завершенную совокупность норм, гарантирующих и обеспечивающих субъективное право пользоваться родным языком, отличным от языка судопроизводства, при разбирательстве по делу. Поэтому можно предполагать, что дальнейшее совершенствование российского законодательства в этой сфере будет происходить не за счет создания каких-либо новых нормативных конструкций, а за счет новелл, регламентирующих порядок применения уже существующих норм данного принципа. Более того, Россия при существующем политическом режиме и далее будет ориентироваться на стандарты европейской демократии, перенимая у Старого Света культуру исполнения законов.

Библиография

1 Окончание. Начало см. в № 7’2006. В прошлом номере ошибочно было указано другое место работы автора. — Ред.