К проблемам современной пенитенциарной психологии

Е.А. Самойлова

Don't label me, т. е. хоть горшком назови, только в печь не сажай

(надпись на стене камеры смертников в тюрьме «Ангола» — самой крупной тюрьме в мире (штат Луизиана, США)

Пусть все согласятся на бессемянность — и мы растворим тюрьмы и никогда, воистину никогда более не зажжем костров!

В.В. Розанов. Люди лунного света

Coitus cum femina est sempre remedium contra sodomiam viri

Публий Вергилий Марон. Буколики

Для изучения проблем традиционной и современной пенитенциарной психологии несомненно ценнейшими являются материалы о поведении заключенных. Эпиграф к статье («хоть горшком назови, только в печь не сажай») выбран не случайно, в чем читатель вскоре убедится.

Несколько слов о тюрьме «Ангола»: основана в 1830 году на земле, принадлежавшей плантатору Исааку Франклину; занимает площадь 73 кв. км и вмещает свыше 5000 заключенных; штат сотрудников — свыше 1000 человек. С трех сторон окружена рекой Миссисипи с болотистыми берегами. В 1880 году вдова Франклина продала «Анголу» с плантациями Самуилу Джеймсу, который использовал заключенных как рабов на плантации. Применяя тонкую политику, базирующуюся на знании психологии заключенных, в 1916 году он уволил всех надзирателей, заменив их заключенными. Его девиз: заключенные должны работать так, чтобы ночью спать от полной потери сил. И это ему легко удавалось. Побегов и бунтов не было, не считая одного, когда 30 заключенных в знак протеста перерезали себе ахиллесовы сухожилия.

Вряд ли кто-либо на свободе в знак протеста перерезал бы себе ахиллесовы сухожилия... Можно привести и более современный пример: в советское время в одной из огромных колоний лесных ИТУ (на лесоповале) в знак протеста 19 заключенных, среди которых были представители разных этносов, гвоздями прибили свои мошонки к полу...

Оба эти примера — свидетельство поведенческих особенностей заключенных, наиболее важные из которых проявляются в формах протеста, издевательств и любви.

Ближе всего (психологически) к формам протеста пенитенциарных субъектов (а они сохраняются и на свободе!) формы издевательств, которые практически не отличаются в зависимости от того, кто является «палачом» — заключенный или надзиратель. В психологии издевательств в пенитенциариях весьма очевиден моральный компонент, значительно преобладающий над физическим. (Своеобразие пенитенциарной психологии живо описано двумя авторами разных эпох и традиций: Henri Charriere («Papillon») и Martina Cole («The jump»).)

Теперь о формах любви. Осторожно, чтобы не задеть распространенные в наше время эмоционально-суггестивные тенденции[1] в отношении однополой любви, отметим потрясающе разную психологию и «фактуру» гомосексуализма в современных демократических обществах на воле и в пенитенциарных учреждениях.

Вот один только факт. Стало расхожим ничем и никогда не подтвержденное мнение, что «аlmost every theory about homosexuality is essentially a theory about male homosexuals» («почти все теории о гомосексуализме — это теории о мужском гомосексуализме»)[2]. Игорь Семенович Кон также не без основания полагает, что сексуальные отношения между женщинами никогда не институализировались и существовали только на бытовом уровне (см.: Кон И. Лунный свет на заре: лики и маски однополой любви. Часть II. Сквозь пространство и время. По странам и континентам). Действительно, есть мужеложство и лесбиянство (сафизм), имеющие разную этимологию. Опуская вопрос, на который до сих пор не найден ответ (каковы медицинские и медико-психологические причины гомосексуализма?), заметим, что мужеложство и лесбиянство в пенитенциариях не имеют ничего общего. А вот мужеложство имело и имеет одну и ту же функцию в пенитенциариях самых демократических обществ и обществ, где господствуют тоталитарные режимы, т. е. и в царских тюрьмах, и в советских ИТУ, и в учреждениях исполнения наказаний демократической России, и в пенитенциарных учреждениях США, Франции, Испании, Северной Кореи и Южной Кореи. Вспомним «Дата Туташхиа» Чабуа Амирэджиби: в этом романе «пламенных революционеров» быстро «перевоспитывали» в тюрьмах уголовники, совершая с ними акты мужеложства. И для сравнения: в это же время Лев Толстой пишет о любви Катюши Масловой к революционерке Марии Павловне как о чувстве добром и нежном, которому и Мария Павловна отдалась всей душой.

Чтобы связать современную пенитенциарную психологию с реалиями нашего времени, мы должны найти объяснение и этой стороне человеческих отношений. Как тут не вспомнить В.В. Розанова, считавшего, что «совокупление есть наиболее духовный акт, — не то что пошлая, базарная политика» («Люди лунного света»). Звучит современно, не правда ли? Как и это: «Не надо Евы!»

В.В. Розанов из двух отцов сексологии и пенитенциарной психологии — Огюста Фореля и Ричарда Краффта-Эббинга (последний был еще и психопатологом) явно предпочитал Фореля. И прежде всего потому, что Форель, в отличие от Краффта-Эббинга, деликатно относился к сексуальным перверсиям. Так, Форель, написавший трактаты «Половая жизнь муравьев» и «Тюрьмы муравьев», за «Половой вопрос» взялся позже, полагая, что нет человеческой перверсии, которой не было бы у животных, и что однополая любовь — признак нормальных отношений всех живых тварей. Краффт-Эббинг, как известно, только в последнем (36-м!) издании «Половой психопатии» исключил большую часть видов однополой любви из психической патологии, перестав рассматривать ее как извращение полового чувства. В то же время для Фореля даже каннибализм был нормой (для представителей определенного этноса).

А В.В. Розанов хорошо знал человеческую историю, поэтому и скотоложство его не шокировало: «Чего же тут стыдиться?! Даже Христа католики символизируют в виде ягненка, а мы Святого Духа — в виде голубя» («Люди лунного света»). По Розанову, любая любовь, на кого бы она ни была направлена, есть акт духовный, и думать о половых отношениях иначе было бы равносильным  размышлению о функциях кишечника.

Что же касается пенитенциарной однополой «любви» (мужеложства), то это акт самого жестокого насилия именно над духовностью человека. Человека в прямом смысле опускают до положения животного-самца, над которым более сильный самец (в страхе — sic!) берет верх. Эсхил недаром назвал драматургический жанр своих произведений древнегреческим словом «трагедия» («козлиная песнь»), обозначающим сложные отношения вожака стада горных коз с претендентом на его место, т. е. «жанр» отношений старого и молодого козлов. Образно  выражаясь, эти  отношения состоят из трех актов. Первый акт: вожак стада совершает попытку изнасиловать юного претендента. Если ему это удается, он еще надолго остается вожаком стада (другим молодым козлам этот акт служит хорошим уроком). Второй акт (если не удается первый): вожак вступает с претендентом в схватку не на жизнь, а на смерть. Если он проигрывает схватку, то наступает третий акт: старый, избитый и пораненный вожак в прямом смысле слова поет козлиную песнь и, закончив, бросается в пропасть. Поет «трагедию» и «опущенный» молодой претендент,  затем также бросается в пропасть. Он никогда не остается в стаде. В противном случае его будут «иметь» сверстники.

Итак, мы выделили три формы поведенческого пенитенциарного материала, осмысление которого, на наш взгляд, позволит проникнуть в дебри пенитенциарной психологии. Всем трем формам присуща некая общая черта, носящая психологическое и психопатологическое название  — вычурность. Эта черта проявляется в состоянии социально-фрустрационном или как симптом психического заболевания. И здесь пенитенциарная психология идет бок о бок с общей психопатологией (в понимании последней в духе Карла Ясперса). Если к нашему обществу первой декады третьего тысячелетия вполне приемлемо the label «пенитенциарии без границ», то невозможно порой определить, что первично — общая психопатология или психология пенитенциарная? Поэтому будет логично обратиться к истокам пенитенциариев хотя бы для того, чтобы выделить одну из «мутаций» изначальных институтов.

На наш взгляд, самый точный термин, обозначающий понятие «пенитенциарий», сохранился в славянских языках. Это — острог. Дело в том, что первых пенитенциариев заключали в городской черте, в местах, огражденных высокими и остро обтесанными кольями, глубоко вбитыми в землю, — частоколом. Места эти называли острогом. (Вспомните: «заточить в острог»; в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова слово «заточить» дается с пометой: высок. и устар.) Было у острогов и другое название — мнастыри. Остроги-мнастыри появились на землях славян задолго до проникновения греческого языка в нашу культуру, поэтому вряд ли греческое monasterion (келья отшельника) имеет отношение к монастырям. У нас, как известно, монастырь — это скит, ибо по-древнеславянски отшельник — скиталец. «Стырь» на многих славянских языках — это вольный человек, живущий разбоем. (Вспомним Стыря, друга атамана Степана Разина, героя исторического романа Василия Макаровича Шукшина «Я пришел дать вам волю».) «Мна» на древнеславянском — охрана, защита. Первоначальная функция острога-мнастыря была защитить человека, совершившего то или иное преступление, от пострадавших или их родственников, ибо их расправа всегда была суровее наказания князя. В острог бежали добровольно, спасаясь от мести. Тогда преступники (как, впрочем, и в наше время) надеялись получить справедливое наказание за содеянное, а не месть разъяренной толпы. История славянских народов знает достаточно много случаев, когда остроги и отделившиеся от них монастыри вновь объединялись и превращались в первоначальный институт — острог-тюрьму. Достаточно указать на великое Соловецкое сидение, когда монахи, не принявшие реформу Никона, 8 лет плечом к плечу со стырями полков Стеньки Разина и вольными стрельцами сражались с карательными отрядами царя. Генетическая память — вещь серьезная и реальная не только у австралийских аборигенов, и потому современный пенитенциарный психолог должен быть и хорошим историком.

В заключение хотелось бы  высказать одну гипотезу. По нашим данным, самое большое количество преступлений среди женщин, в том числе и самоубийств, совершается в бальзаковском возрасте (от 30 до 35 лет). Героини Бальзака («Одинокая женщина», «Покинутая женщина», «Евгения Гранде», «Кузина Бета», «Тридцатилетняя женщина») раздираемы страстями (выражение В. Шукшина). Известный телесериал «Секс в большом городе» точно отразил эту проблему. Физиологически этот феномен никак не объясним, ибо до гормональной перестройки (климакса) минимум 10 лет. «Половой вопрос» в этой горячей точке биографии, по выражению выдающегося советского суицидолога А.Г. Амбрумовой, стоит на первом месте. Так вот, все дело в том, что подавляющее большинство женщин в этом возрасте теряет половые ориентиры. Вспомним Анну Каренину: ее tragedia в том, что ни один мужчина (ни Вронский, ни Каренин) не в состоянии были ее удовлетворить...

Женщина в бальзаковском возрасте — Сафо по духу и влечениям, но осознать это и «воспеть» свою трагедию, как великая лесбиянка, она не может. Кстати, удивительно, но сборники прекрасных стихов Сафо сжигали  не раз (см.: Ama Menec. «A timeline of lesbian history»), а «Сонеты» Уильяма Шекспира — никогда!

Библиография

1 Что-то вроде вновь обретенных древних символов веры и выживания.

2 Rictor Norton. The Nature of Lesbian History, 2003.