Конституционно-правовая сущность естественных прав: проблемы позитивного закрепления

УДК 340.12:342.7:341.231.14

Страницы в журнале: 21-26 

М.В. Пресняков,

доктор юридических наук, кандидат философских наук, профессор кафедры служебного и трудового права Поволжского института управления им. П.А. Столыпина РАНХиГС Россия, Саратов jamiliavelieva@yandex.ru

Рассматривается характеристика естественных прав как важнейших свобод, гарантированных Конституцией Российской Федерации. Исследуются механизмы реализации данных прав, позитивные и негативные обязательства государства по их обеспечению.

Ключевые слова: конституционное право, естественные права, свободы, правовая определенность, теория позитивных обязательств, Европейский суд по правам человека.

Прежде чем приступить непосредственно к содержательной характеристике заявленной тематики, нам хотелось бы сделать несколько предварительных замечаний, проясняющих наше понимание природы и сути естественных прав. Глава вторая Конституции Российской Федерации 1993 года (далее — Конституция РФ) называется «Права и свободы человека и гражданина», что наводит на мысль об имеющемся различии понятий «права» и «свободы».

Нужно сказать, что многие авторы считают слова «права» и «свободы» равнозначными. По мнению Н.В. Витрука, права и свободы есть однопорядковые явления, и в большинстве своем авторы рассматривают их «как тождественные (свобода слова есть право на свободу слова и т. п.)» [2, с. 234]. Как отмечается в специальной литературе, «категория “свободы” в отличие от субъективного права в науке разработана довольно слабо. Большинство исследователей проблему свободы обходят как бы стороной, ограничиваясь, как, кстати, и законодатель, простым перечислением самих терминов “права” и “свободы”» [12].

Вместе с тем, по нашему мнению, конституционный текст свидетельствует о неслучайном выделении свобод среди всей совокупности прав человека и гражданина. Почему, например, право на образование не может быть сформулировано как свобода образования, а свобода труда представляется естественным и органичным конструктом? К.Е. Игнатенкова отмечает, что «в широком смысле право означает узаконенную возможность что-либо делать, осуществлять, а свобода — независимость, отсутствие ограничений и стеснений. Свобода по сравнению с правами характеризуется большим “простором” для личного усмотрения индивида» [6, с. 19].

Другие исследователи, сопоставляя эти понятия, указывают: термин «свобода» призван подчеркнуть более широкие возможности индивидуального выбора, не очерчивая конкретного его результата, в то время как термин «права» определяет конкретные действия человека, например, право избирать или быть избранным [9]. При этом права свидетельствуют о возможности получения каких-либо социальных благ, а свободы — о возможности избежать определенных ограничений со стороны государства.

Действительно, свободы — это всегда естественные права, т. е. не предоставленные гражданам государством, а вытекающие из самой природы человека. Отношения по реализации данных прав не носят предоставительно-обязывающего характера в том смысле, что не требуют от государства (или кого-либо) встречных действий. Жить, свободно выражать свои мысли, трудиться человек может даже на необитаемом острове. Главная обязанность всех иных лиц в таких отношениях — не мешать.

Совсем другое дело права, которые верно будет назвать октроированными, дарованными человеку: право на образование, право на квалифицированную юридическую помощь и др. Поскольку осуществление этих прав возможно только при наличии встречных действий, предоставления соответствующего блага, то и условия реализации таких прав предполагают тщательное нормативно-правовое регулирование. Степень юридической свободы здесь резко уменьшается, а правовая определенность возрастает. Более того, это различие в правовой определенности при реализации естественных и октроированных прав носит не количественный, а качественный характер. Представим на мгновение, что ни в Конституции РФ, ни в международных документах не закреплено право на свободу слова. Что же это изменит? Это право перестанет существовать? Конечно, нет. Это право потому и называется естественным, что существует вне зависимости от правовых установлений государства. Оно не конституируется правом. Судьба же права на образование в такой ситуации окажется под вопросом. Если не установить надлежащего механизма реализации данного права, то оно будет исключительно декларативным.

В этой связи вызывает некоторые вопросы популярное в среде ученых-юристов определение права как формулы свободы. Так, В.С. Нерсесянц отмечал: «Какой-либо другой формы бытия и выражения свободы в общественной жизни людей, кроме правовой, человечество до сих пор не изобрело. Да это и невозможно ни логически, ни практически. Так же невозможно, как и другая "арифметика", где бы дважды два равнялось не четырем, а пяти или чему-то другому» [10]. Конечно можно согласиться, что право представляет собой меру свободы, но также верно и то, что право выражает меру несвободы. Другими словами, право как социальный регулятор не конституирует правовую свободу, а ограничивает, задает пределы свободы личности.

Во многом данная проблема обусловлена принципиально континуальным характером свободы в противовес дискретным формулировкам прав в позитивном законодательстве: субъект может делать все, что не запрещено законодательством и не нарушает прав и свобод других лиц, общества и государства. В такой формулировке присутствует сущностная неопределенность правомочий лица, выраженная словом «все». Мы привыкли к тому, что закон, в том числе и Конституция РФ, закрепляет конкретные права: право на жизнь, право на образование и т. п. Однако с тем же успехом можно закрепить, например, право на употребление спиртных напитков или право разбить себе голову о стену. Такие действия, безусловно, не составляют позитивной ценности в общественной морали, а могут и осуждаться, однако они также входят в тот объем правовой свободы, о котором мы сейчас говорим. Свобода сущностно предполагает правовую неопределенность. Право лишь задает внешние границы этой свободы.

В юридической доктрине такая концепция свободы раскрывается в понятии «право личной свободы». По мнению В.Л. Слесарева, право на личную свободу имеет своим содержанием право управомоченного лица требовать ото всех окружающих его лиц (в том числе государственных органов) воздержания от любых действий, ограничивающих его в определении им своего поведения в индивидуальной жизнедеятельности по своему усмотрению, кроме случаев, предусмотренных законом [11, с. 131]. Н.Д. Егоров отмечает: «Право на личную свободу как субъективное гражданское право означает юридически обеспеченную возможность требовать по суду пресечения действий любых лиц, если они ограничивают личную свободу гражданина (свободу передвижения, избрания места жительства, трудовой деятельности, отдыха, учебы и т. д.)» [5, с. 132].

Нужно сказать, что в философско-методологической литературе принято говорить о позитивной и негативной свободе. Так, Джеральд Маккаллум выделяет «свободу от чего-то» как свободу от какого-либо ограничения, запрета, постороннего вмешательства или препятствия на пути осуществления, и «свободу делать что-то» [14].

Нетрудно заметить, что рассмотренная выше общая формула правовой или юридической свободы представляет собой ее «негативную» формулу и вследствие своей неопределенности ничего не говорит о конкретных ее проявлениях. Однако право не только устанавливает границы или пределы свободы, но и выполняет формализующую функцию путем закрепления различных форм «позитивной» свободы. Так, Конституция РФ содержит главу вторую, в которой называются основные права и свободы человека и гражданина. Возникает вопрос: зачем необходимо устанавливать специальный перечень частных свобод, если, во-первых, они поглощаются общей свободой делать то, что не запрещено законом, а во-вторых, не исчерпывают всех возможных вариантов правомерного поведения.

Прежде всего, следует заметить, что исторически права и свободы стали закрепляться как реакция на их нарушение: дефицит тех или иных свобод, в силу неопределенности общего понятия свободы, вызывает необходимость их редукции к более конкретным конструктам. Например, закрепляя общее право на свободу и личную неприкосновенность, ст. 22 Конституции РФ устанавливает, что арест, заключение под стражу и содержание под стражей допускаются только по судебному решению. До судебного решения лицо не может быть подвергнуто задержанию на срок более 48 часов.

Кроме того, никакое право, включая право на жизнь, не является абсолютным, предполагая и возможность его ограничения, и наличие имманентных пределов. В этой связи конституционные нормы, предусматривая позитивную форму того или иного права, одновременно позволяют отграничить правомерное правопользование от злоупотребления правом. Так, согласно ст. 29 Конституции РФ каждому гарантируется свобода слова, однако ч. 2 ст. 29 гласит, что такая свобода не распространяется на пропаганду или агитацию, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду.

При регламентации естественных прав законодатель должен придерживаться принципа разумной сдержанности. Принцип разумной сдержанности был сформулирован Конституционным Судом РФ (далее — КС РФ) в качестве собственного самоограничения (об этом мы говорили выше). В российской правовой доктрине этот принцип упоминает известный ученый-конституционалист Т.Я. Хабриева, говоря о том, что принцип разумной сдержанности обязывает федерального законодателя воздерживаться от детальной регламентации тех отношений, которые могут быть урегулированы на уровне субъекта Российской Федерации [13, с. 124].

Как нам представляется, в этом смысле принцип разумной сдержанности применим и к регулированию естественных прав в качестве гарантии от их несоразмерного ограничения или искажения. Безусловно, регулирующее вмешательство в осуществление основного права не тождественно ограничению конституционных прав. В.И. Крусс справедливо разграничивает понятия «ограничение прав и свобод человека и гражданина» и «регулирование прав и свобод человека и гражданина». При этом регулирование определяется им как объективно неизбежная и обусловленная общими требованиями конституционного правопорядка форма уточнения (нормативной конкретизации) условий и порядка пользования основным правом или свободой [8, с. 293]. Действительно, федеральным законодательством могут предусматриваться определенные условия реализации того или иного права (как позитивные, так и негативные), а также границы правопользования, что является не ограничением соответствующего права, а его законодательным регулированием.

Однако подобное регулирование порядка и условий реализации права, в том числе с целью определения его границ и противодействия возможному злоупотреблению правом, может иметь по сути ограничивающий характер. В этом смысле такое «ограничительное регулирование» конституционных прав имеет много общего с их ограничением в смысле ч. 3 ст. 55 Конституции РФ. Поэтому КС РФ, рассматривая критерии правомерности законодательного регулирования прав в части установления условий их реализации, пределов и т. п., неоднократно указывал, что при регулировании общественных отношений федеральный законодатель связан конституционным принципом справедливости и вытекающими из него требованиями адекватности и пропорциональности используемых правовых средств.

Кстати, в этом смысле показательно, что Конвенция о защите прав человека и основных свобод 1950 года (далее — Конвенция), а также Европейский суд по правам человека (далее — ЕСПЧ) оперируют не привычным нам термином «ограничение прав», а понятием «вмешательство в осуществление права». Конечно, здесь нужно учитывать и нюансы перевода, однако разрешение вопроса о наличии вмешательства в осуществление права ЕСПЧ связывает с вопросом, затронуто ли благо, лежащее в основе конвенционного права лица. Можно долго спорить о соотношении понятий «регулирование прав» и «ограничение прав», но очевидно, что если законодателем устанавливаются какие-либо условия, только при наличии которых право может быть реализовано, это, безусловно, затрагивает данное право, затрудняет его реализацию.

Характерно, что ЕСПЧ связывает ограничение вмешательства в осуществление права с концепцией негативных обязательств государства. «Негативное обязательство», т. е. обязательство с отрицательным содержанием предполагает разумное невмешательство в осуществление права, обязанность государственных органов (должностных лиц) воздержаться от действий, препятствующих пользованию лицом благом, гарантированным Конвенцией. В большей степени, как мы отмечали, негативные обязательства государства относятся к естественным правам.

Однако часто ЕСПЧ констатирует и позитивную обязанность государств обеспечить реализацию соответствующих прав, т. е. путем создания каких-либо правовых либо организационных механизмов. Наличие позитивных обязательств обусловлено природой закрепленных прав и вытекает из положений ст. 1 Конвенции, содержащей общее обязательство: «Высокие Договаривающиеся Стороны обеспечивают каждому, находящемуся под их юрисдикцией, права и свободы, определенные в разделе I настоящей Конвенции». Как отметил Р. Арон, в Европе «понятие государства и закона больше не просто негативно, но также позитивно, в смысле, что закон, как полагают, является не только юридической основой, но также и источником материальных условий для его исполнения» [7].

К.В. Арановский, С.Д. Князев и Е.Б. Хохлов в зависимости от субъекта корреспондирующих обязанностей и степени обязывания выделяют абсолютные и относительные права. «Абсолютное право обязывает каждого, кто может учинить ему препятствие, этого не делать. Свободе передвижения, праву на жилище, свободе труда нужно от третьих лиц лишь одно — не мешать» [1]. Относительные права для своей реализации предполагают совершение позитивных действий обязанной стороной: «с ними сопоставлена обязанность определенных, а не всех субъектов совершить нечто положительное, чтобы ответить на правопритязание и дать праву исполниться» [1].

Следует заметить, что данная демаркация основных прав не тождественна проведенному нами разграничению естественных и октроированных прав. Так, в литературе относительные права иллюстрируются на примере активного избирательного права и права на судебную защиту, которые вряд ли можно охарактеризовать как октроированные. Однако надо согласиться: «активное избирательное право не исполнится лишь от того, что ему не мешают, — избирателя нужно учесть, дать ему бюллетень, посчитать его голос и еще многое; право на судебную защиту осуществится, лишь если суд соберется в законном составе, исполнит справедливую процедуру и разрешит дело» [1].

Собственно уже эти иллюстративные примеры показывают, что дело здесь не столько в самом праве, сколько в наличии определенных институциональных механизмов его реализации. Так, осуществление активного избирательного права может предполагать и альтернативные процедуры, и тогда содержание позитивного обязательства может быть и иным.

Таким образом, наличие позитивных обязательств государства характерно не только для октроированных или относительных прав, но, пожалуй, для любых конституционных прав и свобод. Показательно, что ЕСПЧ констатирует наличие позитивных обязательств государства применительно к праву на неприкосновенность частной и семейной жизни, праву на жизнь и запрету пыток и бесчеловечного и унижающего достоинство обращения и наказания, свободе выражения мнения. Например, гарантированное ст. 8 Конвенции право на уважение частной и семейной жизни казалось бы уже в самой своей формулировке очевидным образом требует исполнения только негативного обязательства — невмешательства в частную жизнь. Вместе с тем, ЕСПЧ неоднократно указывал, что хотя целью ст. 8 Конвенции является, главным образом, защита личности от произвольного вмешательства со стороны публичных властей, она не просто обязывает государство воздержаться от такого вмешательства: в дополнение к этому первоначально негативному обязательству могут существовать и позитивные обязательства, заключающиеся в эффективном уважении личной и семейной жизни лица. Эти обязательства могут включать в себя принятие мер, направленных на обеспечение уважения личной жизни даже в сфере отношений лиц между собой [3].

Право на жизнь, гарантированное Конвенцией, по мнению ЕСПЧ, предписывает государству не только воздерживаться от преднамеренного и незаконного лишения жизни, но также предпринимать соответствующие меры для защиты лиц, находящихся под его юрисдикцией. Сюда входит главнейшая обязанность государства обеспечить право на жизнь, закрепляя эффективные уголовно-правовые положения для прекращения совершения преступлений против личности, поддерживаемые государственным аппаратом, созданным для предотвращения, пресечения и наказания за нарушения указанных положений [4].

Таким образом, значимость конституционного закрепления естественных прав заключается не только в регулирующем воздействии на механизм их реализации, но и в содержательном их «опредмечивании» в правовой материи. Вне такой конституционной позитивации естественные права сводятся к «негативной» формуле свободы, которая фактически исключает любую правовую определенность.

Список литературы

1. Арановский К.В., Князев С.Д., Хохлов Е.Б. О правах человека и социальных правах // Сравнительное конституционное обозрение. 2012. № 4. С. 61—91.

2. Витрук Н.В. Общая теория правового положения личности. — М., 2008.

3. Дело «Диксон (Dickson) против Соединенного Королевства»: Постановление Европейского суда по правам человека от 04.12.2007 // СПС «КонсультантПлюс».

4. Дело «Килич (Kilic) против Турции»: Постановление Европейского суда по правам человека от 28.03.2000 // СПС «КонсультантПлюс».

5. Егоров Н.Д. Гражданско-правовое регулирование общественных отношений: единство и дифференциация. — Л., 1988.

6. Игнатенкова К.Е. Дозволение как способ правового регулирования: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. — Саратов, 2006.

7. Катроугалос Г.С. «Экономическая конституция» Европейского союза и защита социальных прав в Европе // Конституционное и муниципальное право. 2007. № 21.

8. Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. — М., 2007.

9. Международная и внутригосударственная защита прав человека: учебник / А.Х. Абашидзе, З.Г. Алиев, К.Ф. Амиров и др.; под ред. Р.М. Валеева. — М., 2011.

10. Нерсесянц В.С. Философия права: Учебник для вузов. — М., 1997.

11. Слесарев В.Л. Объект и результат гражданского правонарушения. — Томск, 1980.

12. Терехин В.А., Вершинин В.Б. Особенности судебной защиты прав, свобод и законных интересов личности // Российский судья. 2010. № 3. С. 37—40.

13. Хабриева Т.Я. Разграничение законодательной компетенции Российской Федерации и ее субъектов // Соотношение законодательства Российской Федерации и законодательства субъектов Российской Федерации. — М., 2003.

14. MacCallum G. Negative and Positive Freedom // Miller D. (ed.). — Oxford: Oxford University Press, 1991. P. 100—122.