Моральные нормы права как основа позитивного правосознания

УДК 340.13 

Страницы в журнале: 3-6

Л.К. БОНДАРЕНКО,

преподаватель Северо-Кавказского филиала Российской академии правосудия (г. Краснодар)

Анализируются проблемы правосознания в современном российском обществе. Показано, что проблемы, связанные с моральными нормами права, зрели параллельно с накоплением материальных благ. Сделан вывод, что аномия, толерантность, позитивное правосознание, представляющие собой элементы обыденного сознания, являются источниками моральных норм права.

Ключевые слова: аксиология, аномия, позитивное правосознание, моральные нормы права.

Right moral standards as a basis of positive sense of justice

The problems of sense of justice in a modern Russian society are analyzed in this article. It is shown in it that the problems connected with moral standards of the right, have been ripened in parallel with accumulation of material benefits. The author has come to a conclusion that the anomy, the tolerance positive sense of justice representing elements of ordinary consciousness, are the sources of moral standards of the right.

Keywords: axiology, anomie, positive justice consciousness, moral norms of right.

Российское общество в начале 1990-х расставалось со старой, ставшей непрактичной аксиологической системой и стало погружаться в прагматический процесс удовлетворения насущных потребностей. В первом десятилетии ХХI века процесс разрушения старых аксиологических систем приобрел необратимый характер. Наибольшим изменениям подверглись моральные нормы, строившиеся на идее коллективного блага и коллективной выгоды. На какое-то время они стали важнейшими символами активно возрождающейся религиозной идеологии.

Всеобщая деполитизация и «десоветизация» российского общества в 1990-х годах естественным образом обнажила проблему аномии, исключив и спутав на некоторое время аксиологические и моральные критерии традиционного сознания. Оно разделилось на «два элемента: реальность и ценность как объект разнообразных человеческих желаний и устремлений»[1]. В условиях изменения политической и экономической среды большинство носителей прежнего нормативного мышления не смогли самостоятельно освоить новую систему ценностей. Главная причина конфликта ценностей, заключавшаяся в противоречиях между бинарными стереотипами и вариативной моделью моральных норм, продлила моральные коллизии большинства членов транзитивного общества на довольно продолжительный период времени. Вариативность отношений отпугивала своей закономерной нестабильностью. Это препятствовало сложению новых коммуникативных принципов, усугубляя социальные болезни: апатию, алкоголизм, антилегализм, правовой нигилизм. У молодого поколения поиск стабильности вылился в приобщение к идеологии тоталитарных сект, тяготение к клубной жизни. Антилегализм, нигилизм разных форм, криминализация сознания переживались молодежью на эмоциональном пике, давая ощущение полноты жизни. Молодежь не только разрушила старое, но и компенсировала моральные, психологические и материальные издержки стрессового асимметричного существования. Индивидуализация жизненной программы усложнила жизнь настолько, что большинство не почувствовало личной выгоды ни в возможностях самого выбора, ни в выборе возможностей, так как было принципиально не готово к моральной ответственности за личный выбор прежде всего индивидуальной экономической стратегии.

В результате давления внешней экономической среды понятие ответственности потеряло коллективную анонимность. Оно обрело центр в моральном статусе самой личности, что привело к неформальному и формальному расколу российского общества сразу по нескольким направлениям.

Наиболее сложными в этом процессе оказались проблемы, связанные с мерой личной ответственности. Этому как раз способствовала аномия, которая, несмотря на широкие рамки допущений, не обладала должным доверием. В силу ее ограниченности не реализовались некоторые традиционные для нормативной морали функции: регуляторная и коммуникативная. Более того, аномия часто оборачивалась трагедией для самих активных разрушителей норм морали. Являясь сильнейшим фактором обратной (как правило, репрессивной) коммуникации, она с эффектом бумеранга оборачивалась для личности потерей жизненных ориентиров, нравственным противостоянием с близким окружением. Выражаясь языком психологии, в этих условиях личная ответственность оказывалась в некоторых случаях карающим мечом подсознания, которое разрушало личность изнутри. И пословица «Не рой яму другому — сам в нее попадешь» стала идеологической мантрой, формируя благодатную почву для личностного позитивного правосознания.

Мера моральных норм, связанных с личной ответственностью в силу убыстрения жизненного темпа, упростилась до нескольких критериев, имеющих прежде всего функциональный и законченный (результативный) характер. Они напрямую связаны с усилением в социальной сфере маскулинности (от англ. masculinity — мужественность), которая выражается в устремленности к материальному результату. Так, инфантильное сослагательное наклонение патерналистского периода уступило место в обыденном сознании зрелому настоящему времени, где материальный результат стал мерой степени моральной ответственности личности.

Не мудрено, что на фоне структуризации отношений по прагматическому принципу, отсекавшему от ликвидной схемы лишние нефункциональные звенья, патернализм в сознании большинства приобрел идеальные черты. Особенно привлекательными стали определенность иерархических отношений и «шефское» дублирование социальных функций, где неличностный, опосредованный характер отношений с внешней экономической, политической средой и максимализм аксиологических норм компенсировались сбалансированным соотношением личной (неличной) ответственности. По этой же причине большое распространение среди широких слоев получило религиозное мировосприятие, так как оно давало большинству столь дефицитное для эпохи перемен ощущение стабильности и защищенности. Оно служило амортизационным механизмом, смягчающим давление внешней и внутренней среды. Религиозная концепция непосредственного личного общения с абсолютом слилась в сознании масс с прагматической идеей личной защищенности. Соответственно, личный жизненный проект реализовывался под компромиссным флагом личной—неличностной ответственности. Можно констатировать, что обращение к символическому посредничеству абсолюта косвенно стимулировало процесс секуляризации личной ответственности от коллективной модели ответственности, усиливая в общем тенденции позитивного правосознания.

Таким образом, драматичный процесс расставания большей части российского общества со старыми моральными нормами и погружения в новые условия по-новому высветил идеологические проблемы, связанные с проблемами личного выбора и личной (конкретной) ответственности за выбор перед собой и обществом.

Иначе выглядела картина с более адаптированной частью общества. Представители нового имущего класса, следуя логике эвристической поведенческой тактики, опирались в своей жизнедеятельности на старую моральную систему и одновременно на моральные принципы экспансивного индивидуалистического плана, которые предполагали строящееся на широком тактическом опыте стратегическое ситуативное мышление. Если в советском обществе были популярны классовое и профессиональное самоотождествление, то в постсоветском обществе актуальными стали классово-сословные, родовые и клановые ориентиры, являющиеся существенными мотивами в социально-экономической деятельности граждан. Носители экономического сознания в погоне за материальными благами стремились использовать весь ресурс человеческих отношений, в том числе концептуальные возможности идеологии. Их привлекал прежде всего организационный ресурс идеологии, который при минимуме материальных затрат был незаменим в создании программы социальных действий. В этих целях новый имущий класс актуализировал конъюнктурные идеологические техники. В результате в условиях дифференциации моральных ценностей большую актуальность приобрели прикладные ситуативные тактики. Именно систематический характер прикладной идеологии сыграл роль катализатора, форматирующего политические и экономические процессы. В прикладных вариантах шло многовариантное переосмысление общественных и личных стереотипов, происходивших на фоне общенациональных «мейнстримов», где прикладная ситуативная идеология решала вопросы, связанные с выживанием и самоидентификацией.

Индивидуалисты новой формации из практических соображений не отрицали полностью прежние моральные критерии. Они варьировали их в соответствии с новыми нормативными тенденциями, эффективно эксплуатируя прежде всего топовые коллективистские понятия. Например, «промоутеры» новых ценностей стихийно совместили новую систему идеализации с христианскими идеями. Так они решали вопрос морального сосуществования разных сословий, укрепляя свое положение в обществе с помощью манипуляции такими высшими ценностями, как честность, скромность, исполнительность, жертвенность, самоограничение, непротивление, уступчивость и др., т. е. теми моральными качествами, которые позволяли бы им успешно управлять сознанием масс с целью аккумуляции материальных средств.

В связи с этим можно констатировать, что у российского истеблишмента не существовало острой проблемы личного морального выбора и проблемы личной ответственности. Новые имущие имели ясную картину социального развития и широкий спектр возможностей удовлетворения потребностей. Более того, оказавшись в центре общественных коммуникаций и информационных потоков, они эффективно формировали неравное общество равных возможностей, что привело к стремительной (в рамках одного поколения) дифференциации российского общества по материальному признаку.

Это усилило в 1990-х годах и на рубеже веков хаотичное давление различных социальных сред, что стало источником скрытых провокаций и конфликтов между социальными группами и кланами. В результате в первом десятилетии ХХI века номинально однородное по социальному положению общество распалось на множество довольно замкнутых сообществ, сформировавшихся по клановому, профессиональному, возрастному, религиозному, национальному признакам. Эти различные сообщества сосуществовали благодаря ситуативным стратегиям, имевшим амбивалентный и манипуляционный характер. Одновременная направленность их на внешнюю и внутреннюю среду придала им ключевое значение в общественной практике, что в свою очередь усилило экспансивность во взаимодействии сред. Тем самым они разгрузили межличностное пространство, актуализировав универсальные моральные нормы в виде законов России.

В настоящий момент можно утверждать, что проблемы, связанные с моральными нормами права, зрели параллельно с накоплением материальных благ. Большинство под давлением (главным образом политической власти) стало воспринимать эти понятия с прагматической точки зрения.

Таким образом, дифференциация общества по материальным критериям подвергла значительной трансформации содержание традиционных категорий морали. Основные понятия (например, «добро» и «зло») пропускались через действенную энергию категорий «возрождение», «перерождение», «изгнание», «принятие» и др., которые сформировали благодатную почву для переосмысления границ моральных норм права. Наиболее радикальным изменениям подверглись регулятивные нормы морали, которые обладали компромиссным характером. Среди них особенно актуальными оказались ситуативные категории, «обслуживавшие» ситуацию выбора, договора, компромисса распределения ответственности на уровне обыденного сознания. Этот формат оказался наиболее востребованным в сфере прагматических отношений, поскольку существенно воздействовал на неформальную среду легитимности российских законов. В результате в сознании большинства произошла дифференциация понятий, при которой границы личностного понятия права отделились от абстрактно общего понятия права.

Этому также способствовало перераспределение собственности из-за усиления конкуренции, которое стимулировало тенденции позитивного правосознания. Причем с точки зрения общественного развития негативное правосознание и позитивное правосознание выступали в диалектической взаимосвязи, работая на общее понятие общественного правосознания. В настоящее время можно говорить о наступлении более развитого этапа общественного правосознания. И в этом контексте бессистемность общественных моральных норм в разных сферах деятельности и в быту стала реальной почвой для развития толерантной системы моральных норм, которые могли существовать лишь на основе понятия «право». Категория «право» стала претендовать на место идеологии в постнеоклассический период[2].

Для закрепления своего привилегированного положения новой политической и экономической элите требовалась формальная система моральных ценностей, основанная на однозначном толковании права собственности, которая также гарантировала бы им сохранение высокого положения на уровне общественного обыденного сознания. И если в 1990-х годах в обыденном сознании была актуальной идиома «сильный, значит правый», то в первом десятилетии ХХI века понятие силы трансформировалось, что нашло отражение в идиоме «быть правым — быть сильным» (что показала и показывает общественная и политическая практика в период президентства В.В. Путина и Д.А. Медведева)[3]. В этом также проявилась позитивная тенденция общественного правосознания в виде «воли к праву» как воли к новой справедливости.

Одним из характерных признаков усиления позитивного правосознания выступила тотальная правовая неграмотность, при которой профессия юриста подверглась излишней идеализации. Восприятие рядовыми гражданами личности юриста в современном российском обществе также трансформировалось. Если в транзитивный период она не отделялась в обыденном общественном сознании от эмоционального мифологического образа закона, то на современном этапе наблюдается предметная дифференциация смыслов. Юрист воспринимается в качестве частной категории, а закон обретает всеобщее инструментальное значение. Этому способствовало усиление внутригрупповой конкуренции, которая по мере накопления социального и профессионального опыта в юридическом сообществе стала напрямую влиять на качественную сторону во внутригрупповых отношениях. Внутригрупповая конкуренция, содержащая самоограничительные и стимулирующие механизмы, большей частью направлена на сохранение профессиональной самоидентичности. В данном случае конкуренция является существенным фактором, способным посредством контролирования моральной среды сдерживать юридический произвол. Тем самым обозначился конец мифологического периода в российской юриспруденции, характеризовавшегося синкретическим мышлением.

Таким образом, на современном этапе позитивное правосознание в большей степени опирается на прагматическую толерантность, которая включает в себя элементы аномии, патернализма, ситуативных норм морали, имеющих конъюнктурное значение. Они в известной степени вытеснили мифологический компонент, превратив толерантность обыденного сознания в реальный источник моральных норм права. Можно констатировать наличие на современном этапе новой позитивной концепции обыденного правосознания.

Библиография

1 Жуков В.Н. Введение в юридическую аксиологию (вопросы методологии) // Государство и право. 2009. № 6. С. 20—31.

2  См.: Арзамаскин Н.Н. Переходное общество: Понятие и общая характеристика // Государственная власть и местное самоуправление. 2006. № 7. С. 3—5; Федотова В. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопросы философии. 2005. № 11.

3 См.: Смоленский М.Б. Правовая культура и идея государственности // Государство и право. 2009. № 4. С. 15—21.