Общая и специальная правосубъектность переводчика при производстве дознания по уголовным делам, отнесенным к подследственности пограничных органов Федеральной службы безопасности

О.Ю. КУЗНЕЦОВ,
кандидат исторических наук, Московский пограничный институт ФСБ России
 
Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации (п. 3 ст. 151) относит к подследственности пограничных органов ФСБ России преступления, предусмотренные ч. 1 ст. 188 (контрабанда в части, касающейся контрабанды, задержанной пограничными органами в отсутствие таможенных органов Российской Федерации); ст. 253 (нарушение законодательства Российской Федерации о континентальном шельфе и об исключительной экономической зоне России); ст. 256 (незаконная добыча водных животных и растений в части, касающейся их незаконной добычи, обнаруженной пограничными органами); ч. 1 ст. 322 (незаконное пересечение Государственной границы РФ); ч. 1 ст. 323 (противоправное изменение Государственной границы РФ). 
 
Одновременно отраслевой процессуальный закон устанавливает, что предварительное расследование по указанным составам преступлений осуществляется в форме дознания и производится не по факту обнаружения признаков состава преступного деяния, а только в отношении лиц, их совершивших, т. е. тех преступников, кто был фактически задержан пограничными органами ФСБ России с поличным в момент совершения ими уголовно наказуемых действий.
Как показывают статистические материалы, значительная часть преступных деяний, уголовная ответственность за которые устанавливается УК РФ, совершается гражданами иностранных государств или лицами без гражданства (особенно часто им инкриминируется совершение преступлений, предусмотренных статьями 253, 256 и ч. 1 ст. 322 УК РФ). Ежегодно российские пограничники задерживают порядка 3,5—4 тыс. нарушителей границы, контрабандистов и браконьеров, возбуждая в отношении них до 2 тыс. уголовных производств. Преследование иностранных граждан и лиц без гражданства, совершивших преступления, требует обязательного участия переводчика во время предварительного расследования и при рассмотрении дела судом, что закреплено, например, в ч. 2 ст. 18 УПК РФ.
Однако следует учесть, что производство дознания по уголовным делам, отнесенным к подследственности пограничных органов ФСБ России, имеет некоторые организационные (но никак не процессуальные) особенности, обусловленные тем, что все материалы расследования составляют государственную тайну. Так, в соответствии с ч. 4 ст. 5 Закона РФ от 21.07.1993 № 5485-1 «О государственной тайне» к таковой относятся сведения в области разведывательной, контрразведывательной и оперативно-розыскной деятельности о защите Государственной границы РФ, исключительной экономической зоны и континентального шельфа нашей страны, а поэтому об участии в предварительном расследовании в качестве переводчика лица, не имеющего допуска к государственной тайне, говорить не приходится[1]. Таким образом, в контексте тематики нашей публикации мы можем говорить о двух видах правосубъектности переводчика в предварительном расследовании по указанной выше категории дел — общей (или процессуальной) и специальной, обусловленной характером и спецификой деятельности подразделений дознания пограничных органов ФСБ России.
Уголовно-процессуальный закон определяет переводчика как самостоятельного участника уголовного процесса (ст. 59 УПК РФ). Одновременно он относит переводчика, наряду со специалистом, экспертом, понятым и свидетелем, к числу «иных участников уголовного судопроизводства» (глава 8 УПК РФ), участие которых в разбирательстве по конкретному делу не является обязательным и зависит от влияния обстоятельств, непосредственно не связанных с предметом уголовного преследования и осуществления правосудия. Факультативный характер участия переводчика в уголовном судопроизводстве предопределен влиянием на порядок осуществления и содержание процессуальных действий субъективного фактора — лингвистической некомпетентности одного или нескольких обязательных участников производства по делу в языке судопроизводства, точнее, в языке, на котором оно осуществляется в рамках конкретного дела. Основным правовым механизмом, обеспечивающим соблюдение прав этой категории лиц, является реализация в практической деятельности правоохранительных органов принципа языка уголовного судопроизводства (ст. 18 УПК РФ).
Законодательному закреплению общей правосубъектности переводчика в уголовном процессе посвящена ст. 59 УПК РФ, в которой определены его правоспособность, дееспособность и деликтоспособность. Кроме того, его правовое положение регламентировано Рекомендацией ЮНЕСКО о юридической охране прав переводчиков и переводов и практических средствах улучшения положения переводчиков, принятой 22.11.1976 на XIX Генеральной конференции ЮНЕСКО в г. Найроби (Кения) и получившей по месту своего принятия официальное наименование — Рекомендация Найроби (далее — Рекомендация)[2].
Под правосубъектностью в теории права традиционно понимается признаваемая государством способность быть субъектом права. Фактически правосубъектность определяет юридический статус участника правоотношений в системе норм и правил социальной коммуникации. Так, общая правосубъектность переводчика в системе уголовно-процессуальных правоотношений установлена в ч. 1 ст. 59 УПК РФ, в которой говорится, что переводчик — лицо, привлекаемое к участию в уголовном судопроизводстве в случаях, предусмотренных УПК РФ, свободно владеющее языком, знание которого необходимо для перевода. Очевидно, что в контексте отраслевого процессуального закона термином «лицо» определяется исключительно физическое, а не юридическое лицо в самой широкой юридической трактовке этого понятия, т. е. индивидуальный субъект права. Как известно, в теории права индивидуальным субъектом называют лицо, которое признается способным вступать в правоотношения или в качестве гражданина, или в качестве носителя определенных социальных функций, связанных с его функцией в коллективном общественном образовании, т. е. социуме. В данном исследовании под переводчиком мы будем понимать субъекта судопроизводства, который в своей практической деятельности реализует процессуально детерминированные социальные функции, установленные непосредственно законом.
Такое понимание статуса переводчика в уголовном процессе исходит из содержания международно-правовых норм, а не приведенного выше положения УПК РФ, которое при определении правосубъектности переводчика входит в логическое противоречие с ними. Так, согласно п. 1b Рекомендации термином «переводчик» обозначается лицо, которое в практической деятельности самостоятельно и непосредственно осуществляет перевод текстов с одного языка на другой, а не то лицо, которое способно это сделать исходя из субъективных лингвистических познаний. Иными словами, международно-правовой статус переводчика базируется на его активной профессиональной деятельности, а не на лингвистических знаниях, умениях и навыках, позволяющих заниматься такой деятельностью в принципе.
Приведенное выше законодательное определение статуса переводчика в полной мере не отражает содержания его общей правосубъектности как участника процесса, понимание которого исторически сложилось в отечественном отраслевом процессуальном законодательстве и судебной практике. Например, п. 2 ч. 1 ст. 61 УПК РФ исключает для судьи, прокурора, следователя и дознавателя, т. е. стороны обвинения, возможность участвовать в производстве по делу, если они ранее в ходе разбирательства по нему исполняли обязанности переводчика (равно как и любого иного участника судопроизводства). В соответствии с этим положением, присутствовавшим еще в советском уголовно-процессуальном законе, судебная практика позиционирует переводчика не только как самостоятельного, но и как процессуально независимого, а поэтому еще и самодостаточного субъекта правоотношений в сфере судопроизводства по уголовным делам. Об этом напрямую свидетельствует, в частности, определение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР от 27.12.1952, в котором высшей судебной инстанцией нижестоящим судам указано на то обстоятельство, что «нельзя совмещать в одном лице обязанности судьи и переводчика, процессуальное положение которых различно»[3]. На факт процессуальной самостоятельности и самодостаточности переводчика указывает и определение Транспортной коллегии Верховного суда СССР от 16.12.1953, согласно которому переводчиком не может быть лицо, которое «допрашивалось по тому же делу в качестве свидетеля»[4]. Кроме того, согласно определению Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 10.06.1979 существенным нарушением является совмещение одним лицом функций следователя и переводчика3. Таким образом, мы можем сделать вывод, что в рамках разбирательства по делу функции переводчика не может исполнять не только субъект судопроизводства, представляющий сторону обвинения или защиты, но и любой иной участник процесса, наделенный специфическим статусом (например, эксперт или специалист). Переводчика следует рассматривать как процессуально независимого участника судопроизводства, в своей деятельности подчиняющегося только закону и исполняющего свои обязанности в рамках судопроизводства по конкретному уголовному делу в соответствии с предписаниями УПК РФ и (подобно следователю) собственным внутренним убеждением. Источником этого убеждения являются этнолингвистические познания, приобретенные им в процессе профессионального образования или в рамках социализации в процессе воспитания в соответствующей этим познаниям национально-языковой среде.
Еще одной качественной характеристикой общей правосубъектности переводчика в уголовном процессе является его субъективная беспристрастность, т. е. личная незаинтересованность в результатах разбирательства по делу4. Такое понимание исходит из того, что переводчик способен повлиять на ход и содержание следственного и судебного производства качеством (т. е. точностью и ситуационной адекватностью) перевода и своим эмоциональным отношением к содержанию дела (например, когда состав преступления затрагивает религиозные чувства или сферу профессиональной деятельности переводчика). В этих условиях субъективная заинтересованность может быть интерпретирована как объективный фактор, влияющий как на характер и содержание процессуальных действий, осуществляющихся с участием переводчика, так и на законность уголовного судопроизводства в целом. Влияние субъективного фактора личной заинтересованности переводчика должно быть исключено не только в практике деятельности правоохранительных органов, осуществляющих дознание или предварительное следствие, но и в законодательстве, иначе возможность отвода переводчика как личности из процесса уголовного судопроизводства по делу, т. е. прекращение правосубъектности лица, участвующего в производстве по делу в данном процессуальном качестве, не будет нормативно увязана с его юридическим статусом. Сегодня уголовно-процессуальный закон при определении общей правосубъектности переводчика не содержит положений, прямо устанавливающих обязательность его субъективной незаинтересованности в результатах производства по делу, но делает это опосредованно через норму п. 2 ст. 69 УПК РФ.
Важнейшим условием возможности осуществления перевода содержания процессуальных действий и документов является свободное владение лицом, привлекаемым к разбирательству по делу в качестве переводчика, как минимум двумя языками: языком судопроизводства,
т. е. русским языком, и родным языком участника уголовного процесса, не владеющего языком судопроизводства (равно как иным языком, который он свободно избрал для общения в рамках предварительного расследования). Таким образом, билингвизм, т. е. двуязычие переводчика, является не просто важнейшим качественным условием, соответствие которому может быть субъективным основанием для его привлечения к участию в уголовном процессе (т. е. элементом его правоспособности), а именно имманентной чертой его общей правосубъектности.

Читать полностью...