Пенитенциарная психология сегодня

Е.А. САМОЙЛОВА

Нужно всегда помнить, что преступный мир изобретателен и изощрен. Среди уголовников есть немало людей очень одаренных, которые без всяких компьютеров и социологических опросов безошибочно оценивают свое окружение и делают тончайшие прогнозы.

Они прекрасные психологи… 

Ю.А. Алферов.

Пенитенциарная социология 

В  настоящее время в обществе постоянно происходят микросоциальные «взрывы»: серийные и немотивированные убийства, в том числе детей и стариков; бегство солдат из воинских частей с оружием и боеприпасами, жестоко расправляющихся с однополчанами; кровавые насилия в социально вполне благополучных семьях; наркомания малолетних; педофилия; поджоги; взрывы жилых домов; погромы рынков и т. п. Непонятные с точки зрения здравого смысла преступления совершают психически здоровые люди.

Массовый характер этих явлений указывает на то, что в России произошла качественно новая криминализация общественного сознания, не зависящая ни от правящего режима, ни от господствующей идеологии, ни от религиозных и культурных традиций. России «привита чума», поразившая одинаково бедные и богатые, «открытые» и «закрытые» общества. Проблема немотивированных преступлений, которая давно уже во всем цивилизованном мире обрела характер стереотипной повторяемости, серийности, до сих пор не осознается учеными как новое явление человеческого существования, как суть неведомой новой и глобальной криминализации.

Важной задачей для пенитенциарного психолога является выявление того, как пенитенциарный мир влияет на остальное, условно пока здоровое общество? Почему это социальное явление наблюдается именно в наше время? Но главное — можно ли остановить развитие этого социального явления?

Смысл понятия «пенитенциарность» во все века у всех народов предполагал одно и то же: наказание преступника путем изоляции от общества, лишения свободы или жизни; возможность искупления вины; возможность раскаяния преступника за содеянное. Пенитенциарность, таким образом, изначально оппонирует презумпции невиновности.

Пенитенциарность в обществе представлена институтом (системой) мест лишения свободы: тюрьмами, лагерями, колониями. В Большом энциклопедическом словаре 1991 года к пенитенциарной системе относят также места задержания подозреваемых в совершении преступления или нарушителей паспортного режима. Это неверно, потому что пенитенциарная система предполагает места заключения людей, в отношении которых судом вынесен приговор, вступивший в законную силу. Так, камера в отделении милиции не является пенитенциарным учреждением.

То же самое следует сказать и в отношении пенитенциарного субъекта: человек, подозреваемый в совершении преступления, в отношении которого на период следствия и суда вынесена мера пресечения в виде тюремного заключения, не является пенитенциарным субъектом. Он становится таковым только после вынесения вердикта виновности. И тут он обретает пенитенциарную психологию, «черпая» ее содержание из социальной психологии.

Подчеркнем, что многие социально-психологические вопросы, на которые сейчас нет ответов, непременно встанут перед пенитенциарным психологом как некая данность, не детерминированная никакими преморбидными личностными качествами. Встанут независимо от того, будет ли психолог работать с осужденным, находящимся в тюрьме, или с освобожденными из мест заключения «бывшими» преступниками. При этом пенитенциарный психолог не может иметь никакой иной цели, кроме превенции нового преступления.

Человек, вышедший из тюрьмы, остается пенитенциарным субъектом и на свободе. Примеров того, как бывшие преступники повторно шли на преступление ради возвращения в уже ставшее для них нормальным пенитенциарное сообщество, достаточно много. И не имеет значения, насколько серьезно наказание или на какой срок преступник изолируется от общества. Человек, однажды ставший пенитенциарным субъектом, остается им на всю жизнь. Превенция нового преступления оказывается категорическим императивом, находящимся по ту сторону всякой психологии. И вещью в себе для психологии, оторванной от мотива.

Родственники, имеющие постоянную связь с осужденным, сами латентно «включаются» в жизнь пенитенциария — субъективную и объективную реальность нынешних социумов. С юридической точки зрения родственники не являются пенитенциарными субъектами, а с психологической — ничем от них не отличаются: сын сидит в тюрьме, а мать его «сидит» дома. Таким образом, психологически пенитенциарность расширяется за пределы пенитенциариев до невидимых (виртуальных) границ качественно нового социума. В известной степени все мы находимся в ауре пенитенциарного сообщества.

Есть и еще один существенный признак, который должны учитывать пенитенциарные психологи. Так, если в свободном обществе люди обладают всеми составляющими общественного сознания (расовые, этнические, религиозные, идеологические, культурные и нравственные традиции), то в пенитенциарном обществе они представляют собой прежде всего носителей массового, или группового, сознания.

Несмотря на всю свою индивидуальность, клиент пенитенциарного психолога есть человек толпы.

Клиенты пенитенциарного психолога зачастую являются пограничными субъектами и легко подпадают под различные механизмы манипулирования сознанием. Они легко «сбиваются» в криминальные толпы. А человек толпы — реципиент, за спиной которого «прячется» невидимый «донор».

Однако не стоит забывать, что пограничный субъект — это человек, у которого нет психического заболевания, никогда его не было и в 99% случаев не будет. Пограничный субъект — это социопат, и среди пограничных субъектов, т. е. социопатов, немало творчески одаренных личностей. Но психология современного социопата чрезвычайно близка психологии пенитенциарного субъекта. Изобретательность и изощренность — вот основные качества и той, и другой личности. Правда, социопат имеет две формы поведения — девиантную и делинквентную (т. е. отклоняющееся от нормы и преступное поведение), а пенитенциарный субъект — только режимное поведение.

Социопат как человек толпы быстро и легко находит себя в некой провизорной массе — латентной криминальной толпе. И это не случайно, поскольку он, с одной стороны, обладает повышенной степенью внушаемости, а с другой — является отличным проводником аффективного заряда и поэтому быстро психически заражает других людей. Более того, в силу особенностей своего характера он долго удерживает аффективное напряжение. В обществе нормальных людей, действия и по-ступки которых мотивированы и психологически понятны, социопат не способен к самоконтролю в конкретной ситуации и не критичен по отношению к собственным действиям и поступкам.

Криминальные толпы как явление порождены процессами, происходящими в обществе, и являются выражением новой социальной жизни. Это не спонтанно возникающий и бессмысленный бунт и не сборище агрессивно настроенных людей с помраченным аффектом сознанием. Современная криминальная тол-па — это альтернативный образ жизни, образ,  альтернативный тому здоровому образу жизни, который вытекает из исторических и культурных традиций того или иного этноса.

Современная криминальная толпа преступна по своим немотивированным действиям и, если так можно выразиться, скрыта от общественных глаз. Безусловно, преступны и те, кто так или иначе способствует возникновению институтов криминальной толпы, те, кто прямо или косвенно создает предпосылки для их появления. Приходится констатировать, что в обществе функционируют некие разносчики «заразы», создатели «инфекционного очага» — криминогенной ситуации.

Заряженная сильным аффектом, криминальная толпа чревата психической эпидемией. «Заразность» криминальной толпы проявляется в том, что она легко захватывает в свой круг всех, кто оказывается рядом. По существу, сопротивляться криминальной толпе невозможно. Вспомним 2002 год, погром в Москве, связанный с проигрышем наших футболистов в матче с Японией. По разным сведениям, в нем приняло участие от 5 до 15 тыс. футбольных болельщиков. Было сожжено 8 и повреждено 40 автомобилей, несколько троллейбусов, разбито 36 витрин магазинов, кафе, ресторанов. Толпа бесновалась на станциях метрополитена, швыряя пустые бутылки в таксофоны. Не обошлось и без жертв с летальным исходом. Это — классическая криминальная толпа в духе Ле Бона. А вот недавние события в Париже — действие института криминальной толпы, «латентной Сорбонны».

Работа пенитенциарного психолога должна быть направлена на лиц, переживших состояние «психического овладения» — сложнейший для понимания с точки зрения здравого смысла феномен. Речь идет об аффективно расстроенном сознании, в основе которого лежит сенсорная дезинтеграция. Если в момент общения с психологом его клиент находится в ясном сознании, он — вполне вменяемый гражданин. Но практика показывает, что человек, перенесший хоть раз в жизни расстройство сознания, пусть даже в самой простой форме (в виде обморока), на всю жизнь остается латентно дезинтегрированным субъектом. (Вспомните Фауста, у которого «две души, и обе не в ладах друг с другом».) Такие люди — заложники всевозможных ситуаций, в которых воля и эмоции оказываются под чужим (чуждым) воздействием. Они «больны» социально-психологически, поэтому нуждаются не в лечении, а в изоляции. Так пенитенциарность становится подлинной сутью альтернативного образа жизни, общество — зоной, а пенитенциарный психолог — социальным врачом.

Но, будучи субъектом криминальной толпы, клиент пенитенциарного психолога, несмотря на невменяемость, проявляет себя как человек инобытия, альтернативы... В данном случае пенитенциарному психологу придется ответить на вопрос: что есть норма жизни? И есть ли эта норма? И не важно, один человек совершает преступление или в толпе. Важен факт преступного поведения. Остается определить в этом поведении степень случайности  личностного и социального качества. И степень предрасположенности к данному образу жизни.

Для решения этого вопроса пенитенциарный психолог должен поставить своему клиенту дифференцированный диагноз: является ли он социопатом, или его поведение — норма в нормальном обществе? Является ли социопат преступной личностью — вопрос праздный. Не овладевает ли им, социопатом (человеком толпы), состояние автаркии, т. е. удовлетворения от сознания совершаемого преступления как альтернативы внутренне несостоятельной и психологически дезинтегрированной нормы жизни? Галлюцинации, бред, напряженный аффект, слабоумие — вот что у социопата заменяет «мотив» преступления. Но вся эта психопатология латентна, а на поверхности — поступки, непонятные с точки зрения здравого смысла.

Однако в компетенцию пенитенциарного психолога не входит доказательство преступности человека толпы. В его компетенцию входит доказательство неизбежности преступления. При этом совсем не важно, что эта неизбежность совпала с совершенным человеком толпы преступлением. Не совершив это преступление, социопат совершил бы другое, но не явно, латентно.

Клиенты пенитенциарного психолога могут и не быть преступниками. Но если преступление доказано, то пенитенциарному психологу нужно найти в своем клиенте те психосоматические или пространственно-временные параметры, в пределах которых он совершил преступление как социальный субъект — человек новой формации института криминальной толпы. Если пространственно-временные параметры лишь оформляют преступление, не являясь их внутренней структурой, то и при иных пространственно-временных параметрах рецидив неизбежен, а это исключает совершение другого вида преступления, порождая серию однообразных преступлений. Рецидивист — классическое понятие, давно вытесненное понятием «серийный преступник», будь то грабитель, насильник, убийца, не важно. Важно, что за этим стоит он один — человек толпы, производное института криминальной толпы как социально-психологической реальности в латентной и даже в виртуальной форме.

Утрачен важный «внутренний» механизм преступного поведения — мотив, психологически понятная причина. Преступление как-то незаметно потеряло свой смысл. Вышеназванные параметры смысла пенитенциарности приобрели вид категорического императива, что находится по ту сторону не только добра и зла, но и всякого удовлетворения.

Фрустрация — вот новый социально-психологический механизм, работать с которым придется современным пенитенциарным психологам.

Итак, проблема новейшей криминализации общественного сознания прекрасно видна на примере немотивированных преступлений. Эта криминализация (не этническая, не идеологическая, не религиозная и не властная) обрела характер массовости, глобальности. Везде появились люди, у которых никогда в жизни не было синдромов психических расстройств; не было таких синдромов и у их ближайших кровных родственников. Но эти субъекты благодаря своему (серийному — sic!) поведению, преступающему все нормы, стандарты и законы человеческого общежития, с точки зрения классической психологии (здравого смысла) не могут считаться психически здоровыми людьми. В противном случае само понятие психического здоровья нуждается в радикальном пересмотре.

Эти «новые люди», где бы они ни жили, к какой бы расе не принадлежали, обладают одинаковыми личностными свойствами, определяющими их способ существования, формы их обыденной жизни: девиантностью или делинквентностью.

Пора обратить внимание на эту проблематичность статуса пенитенциарности как синдрома, в котором проявляются глубокие структурные изменения смысла общественной жизни, а точнее, полной потери здравого смысла — последней защиты от социальной агрессии и апатии.

Деморализованное и «открытое» общество мстит духовным насильникам психологически непонятными преступлениями. Итогом этого непременно становится социальный акт, имеющий один латентный мотив — самоудовлетворение преступлением. Это возможно только тогда, когда общество дезинтегрировано, а его социальная психология пребывает в коматозном состоянии.