Понятие «уголовная политика» и основные направления формирования уголовно-процессуальной политики в современном праве

УДК 343.1

Страницы в журнале: 105-109

Е.В. Селина,

доктор юридических наук, доцент,  профессор кафедры уголовного права, уголовного процесса и криминалистики Российского университета дружбы народов Россия, Москва elena_selina@bk.ru

Определяется понятие «уголовная политика»; обосновывается неточность по отношению к процессуальному праву дефиниций «либерализация» и «гуманизация»; вводятся термины уголовно-процессуального направления («обустройство» и др.); рассматриваются другие направления процессуальной политики. Анализируются отдельные нормы Уголовного кодекса РФ и Уголовно-процессуального кодекса РФ, имеющие подтекст, выявляются их смысл и заданные ими тенденции, в частности, исследуются ч. 7 ст. 42 , пункты 1 и 2 ч. 2 ст. 75, ч. 8 ст. 448, п. 6 ч. 2 ст. 229 УПК РФ; ч. 6 статьи 74, ст. 305 и 308 УК РФ, решения Пленума Верховного Суда РФ и Конституционного Суда РФ.

Ключевые слова: уголовная политика, либерализация, гуманизация, обустройство, реабилитация, репрессивность, судья, приговор, процессуальное право, уголовное право.

Направления политики уголовного права, которые приводят к ослаблению разного рода ограничений и наказаний в отношении граждан, принято обозначать терминами «либерализация» и «гуманизация». В литературе гуманизация и либерализация рассматриваются или как самостоятельные направления уголовной политики [4, с. 142], или как взаимозаменяющие [1].

В сравнительно-правовом аспекте употребляется также термин «реабилитация»: «Определенный кризис сложившихся в начале и середине XX столетия взглядов на наказание наметился в 70-е годы, когда в западном правоведении все более отчетливо стал проявляться упадок “идеала реабилитации”, и как следствие наступил конец долгой гегемонии либеральных подходов к преступлению» [2, с. 103].

Цель статьи — найти дополнительные термины, относящиеся к процессуальному праву, проанализировать правовые нормы, содержащиеся в Уголовном кодексе РФ и Уголовно-процессуальном кодексе РФ и имеющие подтекст.

Понятие уголовной политики и терминология обозначения ее направлений. Уголовная политика — это основанная на специальном научно-практическом исследовании (мониторинге применения права) система направлений трансформирования всего комплекса воздействия («законы — подзаконные акты — толкование») уголовного, уголовно-процессуального, уголовно-исполнительного и относящегося к организации уголовного судопроизводства законодательства на правовое поведение, правовой выбор и выражение правовых интересов субъектов права, образующая соответствующие принципам права практические тенденции, выраженная в решениях законодателя, толковании права, данном Верховным Судом РФ, Конституционным Судом РФ, иными государственными и межгосударственными органами по охране и защите прав и свобод человека.

Либерализация и гуманизация как направления уголовной политики означают смягчение воздействия на правонарушителей, совершивших преступление, в силу разного рода событий и обстоятельств. По природе материального права смягчение воздействия на субъектов нарушения правовых запретов связано со смягчением ответственности (через дополнительные возможности освобождения от нее) и наказания. Иногда предпосылками этому служат изменения в судопроизводстве (установление оснований освобождения от уголовной ответственности в связи с примирением сторон на основе расширения частного начала в уголовном судопроизводстве; уменьшение максимально возможного размера наказания в связи с согласием обвиняемого с предъявленным ему обвинением или заключением им с органами предварительного расследования досудебного соглашения о сотрудничестве или при вердикте присяжных заседателей о снисхождении — на основе изменений УПК РФ о введении суда присяжных), или, соответственно, новые технические достижения. Эти возможности проходят через призму понимания целей воздействия государства на правонарушителей и вводятся не изолированно, а наряду с корректирующими нормами.

В процессуальном праве многое из того, что для материального права служит предпосылками либерализации, также имеет значение (например, изобретение соответствующих технических средств помогло полноценному введению новой меры пресечения — домашнего ареста). Использовать для обозначения соответствующей тенденции термины «либерализация» и «гуманизация» представляется не вполне точным, скорее приемлема дефиниция «обустройство». Участники судопроизводства реализуют свои процессуальные права не в качестве правонарушителей, поэтому смягчение условий применения процессуальных норм напрямую связано не с политикой санкционного воздействия, а с расширением возможностей создания лучших условий для лиц, вовлеченных в сферу судопроизводства (что является неизменной целью государства и достигается по мере возможностей), например, при применении мер пресечения.

За последние годы в нашем государстве сделано многое для смягчения условий заключения под стражу как путем изменения закона, так и толкованием, данным Пленумом ВС РФ и решениями КС РФ. Это — конституционное установление судебного контроля за применением этой меры (ст. 22 Конституции РФ); введение альтернативных этой мере пресечения новых мер — домашнего ареста и залога — и установление нормы об обращении в судоприменении меры пресечения — залога — самими гражданами, а не только органами государства и их должностными лицами, ведущими уголовный процесс (Федеральный закон от 07.04.2010 № 60-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»); повышение максимального размера наказания, при котором возможно заключение под стражу, с двух до трех лет (Федеральный закон от 30.12.2012 № 309-ФЗ «О внесении изменений в статью 108 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации»); введение нормы об освобождении из-под стражи лиц, страдающих соответствующими заболеваниями (Федеральный закон от 29.12.2010 № 434-ФЗ «О внесении изменений в статью 110 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации и статью 24 Федерального закона “О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений”»); толкование оснований заключения под стражу приближено к основаниям задержания по подозрению в совершении преступления (п. 2 постановления Пленума ВС РФ от 19.12.2013 № 41 «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста и залога»), а сроков содержания под стражей — применительно к рассмотрению уголовного дела в разумные сроки (п. 3 постановления КС РФ от 22.03.2005 № 4-П «По делу о проверке конституционности ряда положений Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, регламентирующих порядок и сроки применения в качестве меры пресечения заключения под стражу на стадиях уголовного судопроизводства, следующих за окончанием предварительного расследования и направлением уголовного дела в суд, в связи с жалобами ряда граждан»).

Обустройство уголовного судопроизводства, помимо непосредственного усиления обеспечения неотъемлемых прав граждан, образует, в свою очередь, такие направления процессуальной политики государства, как разграничение систем и форм уголовного судопроизводства [3, с. 3]. При этом в УПК РФ присутствуют нормы, содержащие уголовно-процессуальные санкции, в том числе скрытые санкции для правоприменителя. Это разнообразные варианты оснований отмены решений и «выбраковки» результатов деятельности, связанной прежде всего с недопустимостью доказательств.

О «скрытых» санкциях УПК РФ. Содержащиеся в УПК РФ санкции в собственном смысле этого слова представляют собой взыскания за мелкие нарушения организационного характера — неявку в суд, нарушение порядка в зале суда и др. Политика обеспечения организации уголовного процесса, думается, примыкает к уголовной политике, но не составляет основы ее содержания.

Что же касается «скрытых санкций», т. е. норм, логически непосредственно не направленных на наказание должностного лица, нарушившего уголовно-процессуальное право, но практически заключающихся, помимо прочего, в «выбраковке» результатов его деятельности, то они непосредственно направлены на создание условий установления истины по уголовному делу и обеспечения прав граждан, вовлеченных в сферу уголовного судопроизводства. К тому же эти нормы, как правило, не однозначны в смысле учета мотивации объекта воздействия как мотивации правонарушителя, но равным образом формулируются в расчете на исключение организационной привлекательности, например, упрощений в уголовном процессе. Линия «либерализация — репрессивность» к правовым модификациям такого рода поэтому неприменима.

В особенности подобный механизм выражен в п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ. Прямой логический смысл этой нормы со всей очевидностью не согласуется с правилами юридической техники. Если ч. 2 ст. 75 УПК РФ (содержащая три пункта) перечисляет нарушения закона при получении доказательств, то почему в ней непосредственно названо лишь одно нарушение, которому посвящена только часть содержания п. 2, при этом ни один пункт не обошелся без указания на случаи, в которых на самом деле закон не нарушен?

При законно принятом отказе обвиняемого или подозреваемого от участия защитника, когда участие защитника не обязательно в соответствии с пунктами 2—8 ч. 1 ст. 51 УПК РФ, допрос законно проводится без участия защитника. А такая ситуация охвачена п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ.

То же самое можно сказать о содержании п. 2 ч. 2 ст. 75 УПК РФ: по правилам юридической техники он не содержит указаний на нарушения закона, влекущие недопустимость доказательств, и вот почему. Для того чтобы сформулировать санкцию за нарушение нормы, нужно сначала установить норму. (Например, нарушение Правил дорожного движения предполагает, что они действуют как нормативный правовой акт). Но правило о недопустимости показаний «по слуху» впервые (и однажды) сформулированы в самой ст. 75 УПК РФ. Может создаться впечатление, что статья о недопустимых доказательствах устанавливает особые правила доказывания, нарушения которых влекут недопустимость доказательств.

Как известно, из советского периода к нам пришло представление о познавательном характере понятия допустимости доказательств, согласно которому уголовно-процессуальный закон содержит минимальные параметры обеспечения достоверности доказательств, нарушение которых, как правило, полностью исключает достоверность доказательства (например, для опознания предъявляют не менее троих человек, двоих не достаточно).

Вопрос о недопустимости доказательств стал «краеугольным камнем» нового видения уголовного судопроизводства в правовом государстве. Сегодня на первый план поставлено положение, согласно которому нарушения уголовно-процессуального закона должны влечь недопустимость доказательств, если при этом существенно пострадали права граждан: правило о недопустимости доказательств приобрело дополнительное значение санкции для органа или должностного лица, нарушившего закон.

Многолетний опыт правоприменительной следственно-судебной практики показал единообразие в понимании критерия существенности нарушения уголовно-процессуального закона (поэтому отсутствие адекватных указаний в норме о недопустимых доказательствах не приносит ощутимого вреда; следует также учесть, что посыл законодателя к судебной системе, которой также свойственна правовая политика, традиционно отличается соответствующими рамками для судейского усмотрения).

По общему правилу к таким нарушениям относятся:

— неисполнение требований закона об участии защитника, переводчика, педагога и психолога (при допросе несовершеннолетних);

— хронологические (по протяженности) и полихронические (по чередованию действий) нарушения в обеспечении прав подозреваемых и обвиняемых (ознакомление с постановлением о назначении экспертизы вместе с готовым экспертным заключением, когда поздно ходатайствовать о дополнительных вопросах, материалах, других экспертах; недостаточность времени на консультацию с адвокатом перед допросом) и др.

Смысл подтекста ч. 2 ст. 75 УПК РФ можно выразить следующим образом: «во-первых, во-вторых, и, в-третьих, у подозреваемого и обвиняемого должен быть защитник». С необеспечения участия защитника всегда начинался перечень существенных нарушений уголовно-процессуального закона, который давался Пленумом ВС РФ и законодателем.

То обстоятельство, что у подозреваемого и обвиняемого теперь ничем не обеспечено право на отказ от защитника, может составить лишь предмет схоластической дискуссии. Конечно, верно то утверждение, что утрата субъектом какого-либо права или его гарантий — хрестоматийный пример репрессивного направления правовой политики. Но политика, помимо прочего — это и выбор «из двух зол меньшего». Отсутствие гарантий права обвиняемого, подозреваемого на отказ от защитника в реальности не оказывает серьезного воздействия на условия обеспечения прав уголовно преследуемых лиц по сравнению с отсутствием гарантий привлечения защитника к участию в уголовном процессе.

В то же время данная иносказательная норма, как и любая алогичность в законе, должна быть со временем исключена. Что же касается ее адресатов — должностных лиц, производящих допросы, и на правильные организационные ориентиры которых она рассчитана — то это, скорее всего, те, кто осуществляет задержание, неотложные следственные действия, но не расследование в целом. (Таким образом, политический посыл действующего УПК РФ неравномерен, рассчитан на конкретные задачи, опыт доказывания и иные профессиональные качества различных субъектов осуществления уголовного судопроизводства). В расследовании есть масса способов при наличии индивидуальных признаков достоверности системы доказательств виновности лица (таких, например, как обнаружение «криминальной осведомленности») «обойти» препятствие, установленное п. 1 ч. 2 ст. 75 УПК РФ, закрепив показания в проверке их на месте, в предъявлении для опознания, использовав полученные данные в допросах других лиц, т. е. использовать полученные сведения в качестве ориентирующей информации. При этом следует отметить, что описанные действия составляют более сложный и затратный с точки зрения средств доказывания вариант.

О новой обязанности потерпевшего в связи с изменением ст. 308 УК РФ. В качестве еще одного примера уголовно-процессуальной нормы с ярко выраженным подтекстом можно привести положения об уголовной ответственности потерпевшего за отказ от прохождения освидетельствования, от производства в отношении него судебной экспертизы в случаях, когда не требуется его согласие, или от предоставления образцов почерка и иных образцов для сравнительного исследования (ст. 308 УК РФ) и о предупреждении об этой ответственности (ч.7 ст. 42 УПК РФ).

С точки зрения юридической техники ч. 7 ст. 42 УПК РФ страдает тем же недостатком, что и п. 2 ч. 2 ст. 75: наряду с запретом нарушения правовой нормы закон формулирует ее впервые (и единственно). Причем правило это сформулировано неполно, поскольку никаких случаев, когда не требуется согласие потерпевшего на прохождение освидетельствования либо производство в отношении него судебной экспертизы, законом не предусмотрено. Подтекстовое (направляющее к правовой активности, правовому выбору и обнаружению правовых интересов) решение здесь очевидно: побудить потерпевших проходить освидетельствования и экспертизы. При этом привлечь к уголовной ответственности по ст. 308 УК РФ за непрохождение освидетельствования или экспертизы невозможно в силу отсутствия правового механизма, устанавливающего их обязательность для потерпевшего. Таким образом, нормы, содержащиеся в ст. 308 УК РФ и ч. 7 ст. 42 УПК РФ, имеют значение психологического воздействия на потерпевшего (еще раз к вопросу о том, что политический посыл действующего УПК РФ неравномерен, рассчитан на различные группы субъектов уголовного процесса).

О процессуальных нормах в УК РФ и материально-правовых — в УПК РФ. Наличие подтекста можно предполагать в нормах, помещенных «не в свой кодекс», имея в виду нормы уголовного права, помещенные в УПК РФ, и нормы уголовно-процессуального права, представленные в УК РФ.

Примером первого варианта может служить ч. 8 ст. 448 УПК РФ, согласно которой не допускается возбуждение в отношении судьи уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного ст. 305 УК РФ, в случае если соответствующий судебный акт, вынесенный этим судьей или с его участием, вступил в законную силу и не отменен в установленном процессуальным законом порядке как неправосудный.

Данное уточнение закона последовало за решением КС РФ, признавшего взаимосвязанные положения статей 144, 145 и 448 УПК РФ и п. 8 ст. 16 Закона РФ от 26.06.1992 № 3133-1 «О статусе судей в Российской Федерации» не соответствующими Конституции РФ в той мере, в какой этими положениями допускается возбуждение в отношении судьи уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного ст. 305 «Вынесение заведомо неправосудных приговора, решения или иного судебного акта» УК РФ, в случае, когда соответствующий судебный акт, вынесенный этим судьей, вступил в законную силу и не отменен в установленном процессуальным законом порядке (постановление КС РФ от 18.10.2011 № 23-П «По делу о проверке конституционности положений статей 144, 145 и 448 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации и пункта 8 статьи 16 Закона Российской Федерации “О статусе судей в Российской Федерации” в связи с жалобой гражданина С.Л. Панченко»).

Дело в том, что понятия «неправосудный» и «незаконный, необоснованный» не равнозначны; УПК РФ не содержит правового порядка отмены приговора в качестве неправосудного. Он разделяет основания отмены приговоров и иных решений на их незаконность и (или) необоснованность, выявленную вышестоящими инстанциями, и наличие новых или вновь открывшихся обстоятельств, влекущих возобновление производства (к которым относится и установленная вступившим в законную силу приговором фальсификация доказательств, не рассчитанная УК РФ на такого специального субъекта преступления, как судья). Видимо, конструкция нормы ст. 305 УК РФ включала изначально и фальсификацию, но фальсификация не выясняется в вышестоящих инстанциях, ищущих лишь ошибки в презюмируемо подлинном материале. Также неясным остается вопрос о возможном дальнейшем обращении сторон в вышестоящие инстанции, которые могут принять правовую позицию первоначального решения.

Политическое решение здесь видится в том, что практике неизвестны столь злостные нарушения судей, как фальсификация доказательств или иных документов; в то же время есть необходимость усиления гарантий неприкосновенности судей, ограничения их от постороннего давления.

Обратный пример (нахождения процессуальной нормы в УК РФ) можно привести, обратившись к ч. 6 ст. 74 УК РФ. В ней говорится о том, что судебное разбирательство в отношении нового преступления может состояться только после вступления приговора, предусматривающего условное осуждение, в законную силу. Подтекст в том, что закон как бы не предусматривает возможности отмены решения об условном осуждении вышестоящей инстанцией, на эту отмену он не рассчитан.

Данное направление уголовно-процессуальной политики (назовем его защитная пресекательность) в УПК РФ было очень выражено полной невозможностью:

— отменить или изменить приговор или иное решение суда, вступившее в законную силу, в сторону ухудшения положения осужденного или оправданного;

— обжаловать решение суда о прекращении уголовного дела, принятое на основе отказа прокурора от обвинения;

— возвращаться к вопросу о более строгой квалификации деяния после направления уголовного дела в суд.

Первым ситуацию изменил КС РФ относительно стадии возобновления производства по уголовному делу ввиду новых или вновь открывшихся обстоятельств — для случаев, когда наступают «отсроченные последствия» преступления, в данной ситуации гражданка была осуждена за совершение преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 111 «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью» УК РФ, хотя еще до вынесения приговора потерпевший по данному уголовному делу скончался в больнице, причем смерть его, как было установлено уже после вступления приговора в законную силу, находилась в непосредственной причинно-следственной связи с нанесенной ему колото-резаной раной (постановление КС РФ от 16.05.2007 № 6-П «По делу о проверке конституционности положений ст. 237, 413 и 418 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом президиума Курганского областного суда»).

На сегодня все эти положения после решений КС РФ и последующих изменений закона полностью исключены.

Обустройство уголовного судопроизводства, помимо непосредственного усиления обеспечения неотъемлемых прав граждан, образует, в свою очередь, такие направления процессуальной политики государства, как разграничение систем и форм уголовного судопроизводства и другие [3, с. 3].

Смысл подтекста ч. 2 ст. 75 УПК РФ можно выразить следующим образом: «во-первых, во-вторых, и, в-третьих, у подозреваемого и обвиняемого должен быть защитник».

Подтекстовое (направляющее к правовой активности, правовому выбору и обнаружению правовых интересов) значение последнего дополнения ст. 308 УК РФ — побудить потерпевших проходить освидетельствования и экспертизы, для них не обязательные.

Подтекст ч. 6 ст. 74 УК РФ в том, что закон как бы не предусматривает возможности отмены решения об условном осуждении вышестоящей инстанцией.

Список литературы

1. Гильт Н. Либерализация предполагает гуманизацию // Известия-Казахстан. 2011. 12 апр.

2. Головко Л.В. Альтернативы уголовному преследованию в современном английском праве // Правоведение. 1998. № 3. С. 103—112.

3. Головко Л.В. Дознание и предварительное следствие в уголовном процессе Франции. М., 1995.

4. Епихин А.Ю. Основные направления уголовной политики России на современном этапе // Вестник Удмуртского университета. Серия «Экономика и право». 2012. № 3. С. 140—145.