Правосубъектность переводчика в гражданском судопроизводстве и порядок ее приобретения

О.Ю. КУЗНЕЦОВ,

кандидат исторических наук (Московский пограничный институт ФСБ России)

Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации в отличие от УПК РФ (ст. 59) или КоАП РФ (ст. 25.10) не определяет переводчика как самостоятельного участника процессуальных правоотношений, юридический статус которого в процедурах гражданского судопроизводства регламентировался бы отдельной статьей отраслевого законодательства. Вместе с тем ГПК РФ в целом ряде норм — ч. 5 ст. 10, ст. 18, ч. 2 ст. 20, ст. 97, частях 1 и 2 ст. 113, п. 8 ч. 1 ст. 150, ст. 162, ч. 1 ст. 164, ст. 168, пунктах 5 и 6 ч. 2 ст. 229 — подразумевает переводчика как самостоятельного субъекта судебного разбирательства по гражданским делам, наделенного теми или иными элементами правоспособности, дееспособности и деликтоспособности, которые в совокупности, как известно, образуют правосубъектность переводчика в контексте положений данного отраслевого процессуального закона. Поскольку в настоящее время законодательно правосубъектность переводчика в гражданском судопроизводстве не сформулирована и не закреплена, представляется актуальным и необходимым выявить ее, с тем чтобы дать возможность юридической общественности России иметь четкое представление о правовом статусе переводчика во всех процедурах разрешения споров, осуществляющихся в порядке, установленном гражданским процессуальным законом.

ГПК РФ изначально не относит переводчика к числу лиц, участвующих в деле, состав которых определяется ст. 34 данного кодекса. Переводчик не относится ни к лицам, обратившимся в суд за защитой прав, свобод и законных интересов, ни к лицам, выступающим от своего имени в защиту прав, свобод и законных интересов другого лица, неопределенного круга лиц или в защиту интересов Российской Федерации, субъектов Российской Федерации, муниципальных образований. Таким образом, исходя из правотворческой логики отечественного гражданского процессуального законодательства, переводчик не является лицом, «участвующим в деле», т. е. представителем одной из тяжущихся сторон, а позиционируется как субъект судопроизводства, участие которого в разбирательстве по конкретному иску служит интересам осуществления исключительно правосудия, обеспечивая в производстве по конкретному делу безусловное исполнение целого ряда принципов отраслевого процессуального закона — принципа языка гражданского судопроизводства (ст. 9 ГПК РФ), принципа гласности судебного разбирательства (ст. 10 ГПК РФ), принципа осуществления правосудия на основе состязательности и равенства сторон (ст. 12 ГПК РФ). Видимо, именно поэтому в главе 4 ГПК РФ, посвященной определению правосубъектности лиц, участвующих в деле, отсутствует статья, посвященная регламентации юридического статуса переводчика (равно как эксперта и специалиста, возможность участия которых в судебном разбирательстве также предусматривается отраслевым процессуальным законом). Фактически мы можем говорить о том, что в гражданском процессе переводчик не является субъектом процессуальных правоотношений в том понимании содержания его процессуального статуса, который мы видим в уголовном или административном судопроизводстве, так как его участие в разбирательстве по конкретному делу обусловлено исключительно субъективным желанием или потребностью одной из сторон реализовать свое конституционное право на свободу выбора языка общения (ч. 2 ст. 26 Конституции РФ) и, как следствие, процессуальное право на пользование лингвистическими услугами или помощью переводчика, а не императивной обязанностью суда обеспечить это право в любом случае. Именно поэтому, на наш взгляд, переводчик выступает как участник судопроизводства, призванный содействовать именно суду, а не сторонам процесса в получении и исследовании доказательств, а если быть точным, — как своеобразный юридический практический «инструмент», позволяющий стороне (или сторонам) представлять суду свою правовую позицию или имеющиеся в ее распоряжении сведения и материалы, являющиеся доказательствами по делу, когда те сформулированы или имеют материальную фиксацию в форме документа не на языке судопроизводства. Иными словами, исходя из контекста гражданского процессуального закона, мы можем сделать вывод о том, что переводчик — лицо, содействующее отправлению правосудия в рамках судебного разбирательства по конкретному исковому заявлению.

В этом, как представляется, проявляется главное методологическое отличие гражданского и уголовного процессов, обусловленное разницей стоящих перед ними задач: в первом случае — это обеспечение равных условий доступа к правосудию и фактически оценки представляемых сторонами истца и ответчика доказательств; во втором — это обязанность стороны обвинения доказать в судебном заседании с соблюдением всех процессуальных норм виновность подсудимого, когда судом рассматриваются доказательства, по сути, только одной стороны. Следовательно, в контексте норм процессуального права России степень правовой регламентации статуса переводчика (по объему и детализированности норм) прямо пропорциональна значимости его влияния на допустимость доказательств (точнее — на оценку их допустимости), полученных при его непосредственном участии и закрепленных в его переводе в материалах гражданского или уголовного дела. Таким образом, мы можем говорить о том, что исключение переводчика из состава лиц, участвующих в гражданском деле (наряду с экспертом и специалистом), требующих законодательного закрепления своей правосубъектности, обусловлено ничтожно малой вероятностью возможности для него повлиять на исход судебного разбирательства по гражданскому иску в условиях, когда в соответствии со ст. 56 ГПК РФ бремя доказывания правовой позиции в равной степени лежит как на стороне истца, так и на стороне ответчика, а их доказательства имеют для суда равную значимость…

Прежде чем перейти к изучению интересующей нас проблематики, представляется необходимым определиться с кругом источников, устанавливающих правосубъектность переводчика в гражданском процессе как носителя конкретных профессиональных знаний, умений и навыков, привлекаемого к участию в судопроизводстве в целях оказания содействия правосудию. Помимо отраслевого процессуального закона в их числе следует назвать Рекомендацию ЮНЕСКО о юридической охране прав переводчиков и переводов и практических средствах по улучшению положения переводчиков, принятую 22.11.1976 на XIX Генеральной конференции ЮНЕСКО в г. Найроби (Кения) и получившую по месту своего принятия официальное наименование Рекомендация Найроби (далее — Рекомендация). Россия в числе 164 стран—участниц ЮНЕСКО одобрила эту Рекомендацию, распространив тем самым ее действие на свою территорию. Этот документ может быть интересен нам потому, что содержит многие качественные характеристики международно-правового статуса переводчика как субъекта имущественных, административных и иных правоотношений, напрямую не связанных с судопроизводством, но способных оказать существенное влияние на его участие в процессуальной деятельности (в том числе и по гражданским делам). Являясь источником профессионального, а не процессуального статуса переводчика в случае его вовлечения в процедуры правосудия, Рекомендация способна оказать значительное влияние на практику его деятельности в сфере гражданского судопроизводства.

Классическим определением правосубъектности в теории права, как известно, является признаваемая государством способность лица быть субъектом права (участником правоотношений). В гражданском судопроизводстве в соответствии со ст. 48 ГПК РФ физические лица могут действовать лично или через своих представителей, а юридические лица — только через представителей, поэтому переводчик как участник правоотношений в контексте указанных выше норм отраслевого процессуального закона может являться исключительно физическим лицом, т. е. индивидуальным субъектом права. Поскольку всякий индивидуальный субъект права реализует себя в правоотношениях или как гражданин, или как носитель определенных социальных функций, то переводчик как участник гражданского судопроизводства, наделенный по закону собственным специфическим статусом, нами будет рассматриваться в последнем качестве, т. е. именно как носитель нормативно определенной и социально детерминированной процессуальной функции — функции установления межличностной коммуникации между сторонами и участниками разбирательства по поданному в суд иску (исковому заявлению), а также между судом и лицами, участвующими в деле.

Предваряя рассмотрение композиционных элементов правосубъектности переводчика в гражданском судопроизводстве, следует особо подчеркнуть тот вызывающий недоумение факт, что в тексте отраслевого процессуального закона нет четкой комплексной формулировки его юридического статуса, отдельные имманентные черты которого разбросаны по разным статьям и их частям. Например, разрозненные указания на его процессуальные права мы встречаем в ч. 1 ст. 95, ч. 1 ст. 97, ч. 3 ст. 162, на процессуальную ответственность — в ч. 4 ст. 162, ч. 2 ст. 168 ГПК РФ. Вследствие этого приходится констатировать некую дисперсию содержания его правосубъектности, которая объективно мешает целостному пониманию роли и места переводчика в процедурах судебного разбирательства по гражданским делам. Более того, использовав в тексте ГПК РФ понятие «переводчик» 33 раза, законодатели оставили вне сферы своего внимания необходимость дать ему правовую дефиницию, в результате чего этот участник гражданского судопроизводства вынужден реализовывать свою дееспособность, не имея законодательно определенной правоспособности. Поэтому мы считаем актуальным и необходимым в первую очередь сконцентрировать свое внимание на определении именно правоспособности переводчика в гражданском судопроизводстве.

Главным предназначением участия переводчика в гражданском процессе является реализация посредством его профессиональной деятельности в судебном заседании положений одного из принципов отраслевого законодательства — принципа языка гражданского судопроизводства. Именно реализация при его помощи данного основополагающего предписания закона является отправной точкой для позиционирования его места и описания его роли в деле судебного разбирательства по исковым заявлениям. Иными словами, установление коммуникации (т. е. возможности смыслового и логического понимания друг друга) между судом и одной из сторон, не владеющей языком судопроизводства, а также между сторонами в соответствии с требованиями отраслевого законодательства и, собственно, выступает в качестве имманентного содержания его процессуальной функции.

Успешное исполнение переводчиком указанной выше функции возможно только в одном случае — когда лицо, на которое в порядке п. 8 ч. 1 ст. 150 ГПК РФ судом возлагаются обязанности переводчика, в равной степени свободно и адекватно владеет и пользуется как минимум двумя языками — языком судопроизводства и родным языком участника гражданского процесса, если тот не владеет первым. Таким образом, билингвизм переводчика в гражданском судопроизводстве (впрочем, как и во всех остальных отраслях процессуального права России) должен рассматриваться не как индивидуальное качество его личности, т. е. элемент его общегражданской правосубъектности (в конституционном понимании ее содержания), а как объективное условие приобретения переводчиком соответствующего процессуального статуса в гражданском судопроизводстве и, следовательно, как имманентная черта его процессуальной правоспособности. К сожалению, такое понимание юридической природы статуса переводчика в контексте процессуальных правоотношений, получившее свое закрепление в уголовно-процессуальном законе и законодательстве об административных правонарушениях, не нашло своего отображения в аналогичных нормах отечественного гражданского процесса. Как уже было сказано выше, законодатели, вероятно, посчитали, что для гражданского судопроизводства вполне будет достаточно применения в порядке аналогии соответствующих положений иных отраслевых процессуальных законов (в крайнем случае, лицо, не владеющее языком судопроизводства, вполне может действовать в суде через представителя, который владеет им в полной мере), но такое положение дел нам представляется не вполне удовлетворительным, поскольку противоречит всем правилам формальной логики и законодательной техники, так как использование в тексте нормативного правового акта какого-либо существенного понятия без расшифровки его контекста как минимум бескультурно. Но если мы желаем достичь объективного теоретического понимания содержания всех составляющих правосубъектности переводчика в гражданском процессе, то не имеем права копировать подобный подход законодателей. Итак, мы можем сформулировать первую качественную черту его правоспособности: переводчик — лицо, владеющее языками, знание которых необходимо для организации судопроизводства по гражданским делам в рамках судебного разбирательства по конкретному исковому заявлению.

Наличие специальных лингвистических познаний, являющееся условием приобретения переводчиком своего процессуального статуса, требует квалиметрической оценки и законодательного закрепления их уровня, объема и содержания, с тем чтобы на основе их эмпирической дефиниции иметь возможность установить факт субъективной пригодности того или иного лица, назначаемого к участию в судопроизводстве, исполнять предусмотренные отраслевым законом функции. Поскольку содержание деятельности переводчика при рассмотрении судом дел по исковым заявлениям не соответствует ни одному из признаков трудовой деятельности, закрепленных в ст. 56 ТК РФ, то его участие не может быть обусловлено какими бы то ни было квалификационными требованиями, предъявляемыми к работникам соответствующей профессии (специальности). Следовательно, единственным в этом случае критерием индивидуальной пригодности конкретного лица к исполнению в рамках гражданского судопроизводства процессуальной функции переводчика является соответствие его индивидуальных знаний, умений и навыков назначению, задачам и содержанию отправления правосудия по делам гражданско-правового оборота. Следовательно, данный критерий оценки его компетентности как в языке перевода, так и в русском языке как языке судопроизводства может являться единственно возможным при нормативном регулировании уровня (степени) его билингвизма. Таким образом, развивая высказанную ранее мысль об юридических основах статуса (точнее — правоспособности) переводчика в гражданском судопроизводстве, мы можем сделать вывод о том, что переводчик — лицо, владеющее языками, знание которых необходимо для осуществления перевода, исходя из потребностей отправления правосудия по гражданским делам.

Исходя из принципа формально-правового равенства граждан перед законом и судом, установленного ч. 1 ст. 19 Конституции РФ, правоспособность переводчика de jure не может быть ограничена на основании каких бы то ни было субъективных признаков пола, возраста, расы, национальной или религиозной принадлежности и т. д. Однако нормы международного права ЮНЕСКО рассматривают данный вопрос несколько с иной точки зрения: так, п. 14d Рекомендации устанавливает, что «переводчик должен переводить, по возможности, на свой родной язык или на язык, которым он владеет как родным». Таким образом, переводчик должен или быть одной национальности с участником судопроизводства, которому он призван оказывать лингвистическую помощь, ил