Роль внушения в правовом регулировании

УДК 340.11 

СОВРЕМЕННОЕ ПРАВО №6 2011 Страницы в журнале: 25-30

Ю.Ю. ВЕТЮТНЕВ,

кандидат юридических наук, старший научный сотрудник НИИ общественных и гуманитарных наук Волгоградской академии государственной службы

Правовое регулирование рассматривается как вид социального влияния. Сделан вывод о том, что право использует такой способ воздействия, как внушение. Анализируются основные этапы внушения: сообщение, внимание, понимание, принятие, запоминание, поведение.

Ключевые слова: право, внушение, убеждение, внимание, память.

The Role of Suggestion in Legal Regulation

Vetyutnev Yu.

Legal regulation is examined as a kind of social impact. It is concluded that law uses such way of influence as suggestion. The main stages of suggestion (message, attention, understanding, acceptance, memorizing, behaviour) are analysed.

Keywords: law, suggestion, persuation, attention, memory.

Способность права воздействовать на деятельность людей и социальных групп чаще всего обозначается понятием «правовое регулирование». Однако при этом не имеется в виду, будто бы право изменяет поведение человека напрямую, минуя его сознание, — такого рода механизмы не обнаружены. Если говорить точнее, то непосредственным объектом влияния со стороны права выступают не столько поступки человека, сколько его психика.

«Процесс социального влияния предполагает такое поведение одного человека, которое имеет своим следствием (или целью) изменение того, как другой человек ведет себя, что он чувствует или думает по отношению к некоему стимулу»[1]. Добавим, что такие эффекты может породить не только человеческая личность, но и текст, отчужденный от своего создателя и превратившийся в самостоятельную силу. Изменение человеческого поведения — именно тот результат, на который рассчитано правовое регулирование. Во всяком случае, предполагается, что правовая норма заставит людей вести себя иначе, нежели при ее отсутствии (в противном случае не имело бы смысла ее создавать).

С психологической точки зрения возможны два основных варианта социального влияния: убеждение и внушение (суггестия). Различаются они по механизму своего действия. Убеждение имеет место в том случае, если лицо, подвергшееся влиянию, меняет свое поведение осознанно, осмысленно, как правило, под воздействием рациональных доводов; внушение, напротив, основано на некритическом восприятии, затрагивает главным образом эмоциональную сферу. Именно такова позиция одного из основоположников психологии внушения В.М. Бехтерева: «Внушение сводится к непосредственному прививанию тех или других психических состояний от одного лица к другому, прививанию, происходящему без участия воли воспринимающего лица и нередко даже без ясного с его стороны сознания. Очевидно, что уже в этом определении содержится существенное отличие внушения как способа психического воздействия одного лица на другое от убеждения, производимого всегда не иначе как при посредстве логического мышления и с участием личного сознания»[2].

К какому же из двух типов влияния следует относить правовое регулирование? Очевидно, оно может соединять в себе и убеждение, и внушение — в зависимости от того, какими мотивами обусловлено подчинение правовым требованиям в каждом конкретном случае. Собственно, с точки зрения права не так уж принципиально, вызвано ли повиновение разумными соображениями или оно происходит по каким-то другим причинам, — важно лишь, чтобы правовые нормы соблюдались в полном объеме и постоянно.

Но в целом правовое воздействие тяготеет скорее к внушению, чем к убеждению, поскольку в самих нормативных правовых текстах, как правило, не содержится достаточной аргументации, которая побудила бы их выполнять. Сознательное решение подчиниться праву, принятое по определенным основаниям, несет в себе тот риск, что при других обстоятельствах лицо может отказаться от этого решения. Рациональное взвешивание лицом возможных вариантов своего поведения может привести как к исполнению правовых императивов, так и к их нарушению; но с точки зрения самого права такого выбора не существует, допустимо лишь беспрекословное послушание.

Именно внушение образует фундаментальную опору не только нормативного регулирования, но и всего человеческого общения. «Внушение, — по словам Б.Ф. Поршнева, — и есть явление принудительной силы слова. Слова, произносимые одним, неотвратимым, “роковым” образом предопределяют поведение другого, если только не наталкиваются на отрицательную индукцию, контрсуггестию, обычно ищущую опору в словах третьих лиц или оформляющуюся по такой модели. В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия. Последняя на практике подчас выражена с полной силой, но подчас в пониженной степени — в обратной зависимости от степени авторитета лица, являющегося источником суггестии»[3].

Психология влияния исходит из того, что этот процесс представляет собой своеобразную технологическую цепочку, относительно устойчивый алгоритм. Как указывают Ф. Зимбардо и Р. Ляйппе, он включает в себя следующие основные этапы: должно быть предъявлено сообщение; его адресат должен обратить на него внимание, понять его суть, принять его в качестве новой установки, запомнить новую установку, принять ее на вооружение и руководствоваться ею в своем поведении[4].

Сообщение в нашем случае — это нормативный юридический текст, как правило имеющий письменную форму. Сила права — это магия письменного слова. Буквенный способ выражения является неотъемлемой чертой права, поскольку в наибольшей степени отражает его функциональную природу. Перекодировка социального порядка в буквенную форму позволяет представить его в виде унифицированного набора знаков и одновременно законсервировать в таком качестве на неопределенный срок для передачи данного социального опыта во времени и пространстве. Текст содержит описание желательной модели поведения, а также необходимую вспомогательную информацию (например, определения используемых терминов).

В ранних юридических текстах (как, собственно, и в современных) легко обнаружить сходство с различными заклинательными практиками, заговорами, молитвами и т. д. Повелительная, императивная стилистика этих текстов, их монотонная ритмика направлены на то, чтобы «загипнотизировать» адресата и вызвать с его стороны такое поведение, которого иначе трудно было бы добиться.

В нормативных текстах часто используется такой прием, как перформатив. Согласно Дж. Остину, перформативным является такое высказывание, которое внешне выглядит как констатация факта, однако не может быть истинным или ложным, потому что не повествует о каком-то отдельно существующем событии или действии, а само по себе является действием (например, «завещаю наручные часы своему брату», «объявляю войну»)[5].

Такой же характер, по существу, носят положения законодательных актов, не содержащие прямых разрешений, требований и запретов, а сформулированные в описательном виде, например: «Столицей Российской Федерации является город Москва» (ч. 2 ст. 70 Конституции РФ); «Президент Российской Федерации в соответствии с Конституцией Российской Федерации и федеральными законами определяет основные направления внутренней и внешней политики государства» (ч. 3 ст. 80 Конституции РФ); «Убийство, то есть умышленное причинение смерти другому человеку, наказывается лишением свободы на срок от шести до пятнадцати лет…» (ч. 1 ст. 105 УК РФ). Подобный способ регулирования особенно распространен в отраслях публичного права, хотя его существование, как правило, не учитывается в имеющихся классификациях правовых норм, которые обычно сводятся к управомочивающим, обязывающим и запрещающим.

Суггестивными эффектами юридического текста являются нейтрализация и универсализация: он создает впечатление уверенности и беспристрастности, описывает желаемое состояние общественных отношений таким образом, как если бы оно не было лишь выражением чьих-то интересов и намерений, а уже представляло собой реальность, существующую объективно и одинаковую для всех.

Внимание является необходимым условием правового воздействия на человеческое поведение. Послание прежде всего должно найти своего адресата и стать объектом его восприятия. Именно этой цели служит, в частности, практика официальной публикации законодательных и иных нормативных актов.

Однако сам факт помещения текста в поле, доступное восприятию потенциального адресата, еще не гарантирует того, что сообщение действительно станет объектом внимания. По существу, внимание представляет собой фокусировку сознания, его концентрацию на какой-то части окружающего мира. Этот предмет (в нашем случае — юридический текст) должен обладать отличительными качествами, которые выделяют его на фоне остальных и притягивают к себе воспринимающего субъекта.

Таким качеством может быть, например, эмоционально-образная насыщенность и яркость текста; однако, как известно, текст права обладает, скорее,  противоположными характеристиками — бесцветностью, бесстрастностью и однообразием. Кроме того, можно ожидать особого внимания к тексту, который непосредственно затрагивает личность своего адресата, имеет прямое отношение к его жизненным интересам. Это относится, в частности, к правовым актам индивидуального значения: например, судебные решения или приговоры с высокой вероятностью привлекают к себе пристальное внимание всех лиц, которых они касаются, хотя бы потому, что там названы их имена. Однако этого нельзя сказать о нормативных текстах, которые не обращены к конкретным индивидам, а выдержаны в обезличенной форме и имеют дело в основном с абстракциями. Чтобы мысленно применить к себе то или иное нормативное положение, нужно идентифицировать себя с определенным правовым статусом, а для этого требуется, чтобы соответствующий юридический текст уже изначально оказался в сфере внимания.

Таким образом, обеспечить одинаковое интенсивное внимание к нормативному юридическому тексту со стороны всех членов общества практически невозможно (в особенности это относится к современному обществу, где объем информации, который каждый из его членов вынужден обрабатывать, исключительно велик). В этом смысле притязания права на привилегированный статус и на приоритетное внимание со стороны людей оказываются во многом беспочвенными.

Данная проблема отчасти решается благодаря существованию социальной группы, которая специально организуется и действует для поддержания правовой системы в рабочем состоянии. Сообщество профессиональных юристов — это особая социальная прослойка, формирующаяся под влиянием юридических текстов и выступающая в качестве «активного фермента» правовой реальности, выполняя функции по ее защите и воспроизводству. Профессиональный юрист — это гарант непрерывности юридического времени и пространства, агент влияния правовой системы, который несет ее власть в различные уголки общества. Поскольку именно правовая информация является основным предметом практической деятельности юристов, их внимание специально натренировано таким образом, чтобы распознавать юридические тексты и помещать их в зону своего повышенного интереса. Таким образом, для достижения регулятивного эффекта право объективно нуждается в посредниках.

Понимание представляет собой центральный компонент в механизме социального влияния. Понимание — это расшифровка полученного послания, выявление содержащегося в нем смысла. Степень освоения этого смысла зависит от формы сообщения, уровня его сложности, а также от когнитивных (познавательных) способностей адресата. Как правило, понимание достигается в результате более или менее протяженного процесса, именуемого толкованием (интерпретацией).

Основным барьером для понимания юридического текста служит его стилистика, отличающаяся громоздким синтаксисом и обилием специальной терминологии. Кроме того, ни один юридический текст не может быть правильно понят, если изучать его изолированно от контекста. Носителем правового смысла является не столько отдельно взятый нормативный или индивидуальный акт, сколько система в целом — весь корпус юридических текстов, который, в свою очередь, недоступен индивидуальному субъекту для восприятия и понимания во всей полноте. Ключами к пониманию являются общие принципы права и доктринальные положения, которые выступают предметом профессионального освоения.

Поэтому так называемое обыденное толкование права, осуществляемое без специальной подготовки, едва ли может обеспечить высокий уровень понимания. В современном обществе понимание юридического текста является делом профессиональной корпорации юристов, пользующихся уже разработанным инструментарием толкования.

Принятие означает положительную когнитивную реакцию на полученное сообщение и готовность при необходимости подчиниться ему. «Мы изменяем свою установку в направлении согласования ее с выраженной в сообщении позицией до тех пор, пока предъявляемое сообщение вызывает в нас положительные когнитивные реакции»[6].

Принятие основывается на доверии. Не случайно существует трактовка права как «коллективного верования» (Э. Леви)[7]. Чужие слова вызывают внутреннее одобрение и согласие, если они исходят от источника, изначально обладающего высоким авторитетом, или входят в резонанс с установками и ожиданиями того, к кому они обращены. Соответственно, при высокой подозрительности или развитом критическом мышлении адресата включается механизм сомнения, отрицания или иной контрсуггестии, противостоящей влиянию, и внушение не достигает своего эффекта.

Как известно, убедительность требования или просьбы повышается при наличии обоснования. Например, если просьба сопровождается объяснением причины, то вероятность ее выполнения существенно возрастает, пусть даже это объяснение не содержит реальной информации[8]. Однако в нормативных текстах такой прием практически не используется. В отличие, скажем, от судебных решений, законодательные акты не содержат мотивировочной части, в которой давалось бы разъяснение того, почему необходимо совершать именно такие, а не иные действия. Это может быть вызвано тем, что право тяготеет, пользуясь терминологией И. Канта, не к гипотетическому, а к категорическому императиву. «Так как каждый закон представляет возможный поступок как хороший и поэтому как необходимый для субъекта, практически определяемого разумом, то все императивы суть формулы определения поступка, который необходим согласно принципу воли, в каком-либо отношении доброй. Если же поступок хорош только для чего-то другого как средство, то мы имеем дело с гипотетическим императивом; если он представляется как хороший сам по себе, стало быть как необходимый для воли, которая сама по себе сообразна с разумом как принципом ее, то императив категорический»[9]. Стремление представить нормативно-правовые предписания в качестве категорических императивов, не требующих обоснования, может привести к низкой убедительности законодательного текста.

Фигура юриста неизбежно характеризуется некоторой парадоксальностью, раздвоенностью сознания. С одной стороны, он должен быть готов к столкновению со сложными ситуациями юридической практики, которые потребуют от него творческого подхода, способности ставить под сомнение очевидность и находить нестандартные решения, что неразрывно связано с критическим мышлением. С другой стороны, действие права достигается за счет ослабления критического мышления. По отношению к самому праву как системе императивных правил критика возможна лишь в ограниченном виде: юрист может осознавать недостатки действующего права, может призывать к его изменению, но одновременно с этим он не должен испытывать сомнений в том, соблюдать или нарушать ему юридические нормы. На эти вопросы с точки зрения официальной правовой доктрины критическое мышление не распространяется.

Иными словами, не предполагается того, что адресат правовых норм должен критически переосмысливать их содержание, соглашаться или не соглашаться с их требованиями. Напротив, нормы права должны беспрекословно выполняться. Лицо, которое способно путем углубленной рефлексии прийти к выводу о нецелесообразности соблюдения закона, едва ли является тем субъектом, который будет востребован правовой системой.

Таким образом, в идеале юридическое мышление должно обладать своеобразной «двухтактной частотой», т. е. постоянно переходить от критики к доверию. Это, кроме всего прочего, позволяет уточнить довольно неопределенное, хотя и часто используемое в юридической антропологии выражение «человек юридический» (homo juridicus). Можно предположить, что одна из важных черт человека юридического — именно способность беспрепятственно переключаться из модуса критики в модус доверия.

Запоминание — это сохранение полученной информации в памяти. Поскольку право представляет собой регулятор, рассчитанный на долгосрочное действие, то принятие и одобрение нормативного требования, выразившееся в его однократном исполнении, является недостаточным, — необходимо, чтобы данное предписание закрепилось в сознании с высокой степенью устойчивости и воспроизводилось всякий раз, когда наступают соответствующие условия.

Правовая информация фиксируется как в индивидуальной, так и в коллективной памяти. Под коллективной памятью можно понимать такое вместилище образов, благодаря которому люди переживают связь с символическим миром своей референтной группы[10]. Формой коллективной памяти является, в частности, выражение общезначимого социального опыта в письменном виде, что делает его достоянием максимально широкого круга людей. Память переходит из потенциального в актуальное состояние в той мере, в какой соответствующий опыт является необходимым для выживания сообщества.

Для запоминания правовых императивов используются различные средства. Вероятно, именно этим обусловлена стихотворная форма многих архаичных правовых текстов. Одним из действенных способов удержания текста в памяти выступает его механическое повторение[11]; в этом смысле наличие в законодательных текстах повторов, которые чаще всего расцениваются как изъян законодательной техники, может рассматриваться как риторический прием, направленный на дополнительное закрепление данных норм в памяти.

Наконец, в определенной мере для запоминания правовых требований служат юридические санкции, прежде всего репрессивные. На это обращал внимание Ф. Ницше, полагавший, что жестокие уголовные наказания имеют своей целью впечатывание в память важнейших социальных требований и запретов: «Вжигать, дабы осталось в памяти: лишь то, что не перестает причинять боль, остается в памяти» — таков основной тезис наидревнейшей (к сожалению, и продолжительнейшей) психологии на земле. Чем хуже обстояло с памятью человечества, тем страшнее выглядели всегда его обычаи. Суровость карающих законов отражает масштаб усилий, которые понадобились для того, чтобы одержать верх над забывчивостью и сохранить в памяти этих мимолетных рабов аффекта и вожделения несколько примитивных требований социального сожительства[12]. В этом смысле такое явление, как революционный террор, легализуемый новой властью в качестве элемента правовой политики, восполняет слабость нового правового порядка, который, в отличие от старого, еще не опирается на силу традиции и привычки, а потому нуждается в постоянном подкреплении насильственными методами.

Некоторая замкнутость, закрытость профессионального юридического сообщества является функционально необходимой в той же мере, как и наличие собственного языка. Этим в известной степени обеспечивается неприкосновенность хранимой юристами социальной памяти. Как отмечает крупнейший теоретик памяти М. Хальбвакс, «судейский корпус вынужден ставить всевозможные препоны между своими членами и теми группами, для которых они вершат правосудие, — чтобы противиться влияниям извне, страстям и предрассудкам истцов; поэтому одеяние судей, место, занимаемое ими в зале заседаний, и вся торжественная обстановка суда подчеркивают дистанцию, отделяющую их группу от всех прочих… Давление, оказываемое на судейскую группу другими группами, столь сильно, что приходится противопоставлять им особую традицию, которой должны проникнуться все члены этой группы»[13]. Эти положения справедливы для всего юридического сообщества в целом.

Основным препятствием к запоминанию правовой информации является излишне высокий темп создания, изменения и отмены нормативных правовых актов, в результате чего динамика законотворчества превышает способности общества к обработке соответствующих данных, которые не успевают отложиться в стратегической памяти, не исключая и память профессионального юридического сообщества.

Поведение выступает конечным результатом всего механизма правового воздействия. Информация, воспринятая из юридического текста, в идеале должна преобразоваться в установку, т. е. в устойчивый стереотип поведения, предрасположенность поступать определенным образом[14].

Юридический текст оказывается действенным, если в механизм влияния включается подражание (мимесис): правомерное поведение распространяется не только и не столько благодаря изучению официальных текстов, сколько путем превращения его в привычный, рутинный образ действий, который усваивается в процессе социализации посредством повторения за другими и впоследствии воспроизводится почти автоматическим образом.

Библиография

1 Зимбардо Ф., Ляйппе Р. Социальное влияние. — СПб., 2001. С. 26.

2 Бехтерев В.М. Роль внушения в общественной жизни // Гипноз. Внушение. Телепатия. — М., 1994. С. 100.

3 Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). — М., 1974. С. 187.

4 См.: Зимбардо Ф., Ляйппе Р. Указ. раб. С. 184.

5 См.: Остин Дж. Как совершать действия при помощи слов? // Избранное. — М., 1999. С. 18—19.

6 Зимбардо Ф., Ляйппе Р. Указ. раб. С. 168.

7  См.: Гурвич Г. Юридический опыт и плюралистическая философия права // Философия и социология права: Избр. соч. — СПб., 2004. С. 354.

8 См.: Чалдини Р. Психология влияния. — СПб., 2001. С. 17.

9 Кант И. Основоположения метафизики нравов // Собр. соч.: В 8 т. Т. 4. — М., 1994. С. 187.

10 См.: Макаров А.И. Феномен надындивидуальной памяти (образы — концепты — рефлексия). — Волгоград, 2009. С. 25.

11 См.: Панкратов А.Н., Панкратов В.Н. Психотехнология управления людьми. — М., 2004. С. 17.

12 См.: Ницше Ф. К генеалогии морали // Соч. Т. 2. — М., 1990. С. 442.

13 Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. — М., 2007. С. 289.

14 См., например: Щербакова Н.В. Правовая установка и социальная активность личности. — М., 1986; Кваша А.А. Правовые установки граждан: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. — Ростов н/Д, 2002. С. 10, 25.