Роль и место принципа субсидиарности в законодательном механизме наднационального регулирования отношений в Европейском Союзе: субстантивный, инструментальный и институциональный аспекты

 УДК 341.217(4) 

Страницы в журнале: 133-140

О.И. Пименова,

кандидат юридических наук, магистр права, начальник отдела по взаимодействию с федеральными органами государственной власти Управления организационного обеспечения Аппарата Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации Россия, Москва  oxana_krasnova@mail.ru

Исследуются роль и место принципа субсидиарности в законодательном механизме наднационального регулирования отношений в Европейском Союзе. Основное внимание уделяется исследованию порядка (процедуры) и способов (инструментов) реализации законодательных прерогатив Европейского Союза. Выделяется три вида правовых инструментов для принятия законодательных актов ЕС: регламент, директива, решение, имеющие различное правовое воздействие на национальный правопорядок. Причем предпочтение отдается директиве как наиболее «пропорциональному» и «субсидиарному» нормативному инструменту.

Ключевые слова: Европейский Союз, принцип субсидиарности, «правовая база», директива, законодательная процедура, компетенция.

О принципе субсидиарности в праве Европейского Союза. Несмотря на содержательные изменения, внесенные в право Европейского Союза (далее — ЕС) Договором о Европейском Союзе (подписан 7 февраля 1993 года) (далее — Маастрихтский договор) [16, с. 200], определение принципа субсидиарности осталось весьма абстрактным. Как следует из абз. 1 §  3 ст. 5 Маастрихтского договора в редакции Договора о пересмотре учредительных актов Европейских сообществ и Европейского Союза, подписанного в Лиссабоне в 2007 году и вступившего в силу с 13 декабря 2009 года (далее — Лиссабонский договор) [17, с. 603] (далее — ДЕС), «согласно принципу субсидиарности Союз в сферах, которые не относятся к его исключительной компетенции, действует лишь тогда и в такой степени, в какой цели предполагаемого действия не могут достаточным образом быть достигнуты государствами-членами на центральном, региональном или местном уровне, но, ввиду масштабов или последствий предполагаемого действия, могут быть лучше достигнуты на уровне Союза». И если оценка исключительной компетенции, сферы которой исчерпывающим образом определены в ст. 3 Договора об учреждении Европейского экономического сообщества 1957 года (далее — Римский договор) [15] в редакции Лиссабонского договора (далее — ДФЕС) [17, с. 211], требует проведения юридического анализа, то оценка лучшего достижения цели предполагаемого действия требует проведения сравнительного анализа на основе так называемого «cost-benefit approach» (подхода оценки затрат и результатов — анг.).

Сравнительная оценка лучшего достижения цели — это всегда политическая оценка конкретной ситуации, имеющая сугубо контекстуальный характер. Ее проведение невозможно без учета экономических, финансовых, социальных, культурных, географических и иных особенностей развития конкретной территории. В этом проявляется двойственное (правовое и политическое) значение принципа субсидиарности в европейских интеграционных процессах, прослеживающееся как до, так и после принятия Лиссабонского договора.

В отсутствие однозначных (строго юридических) критериев применения правовой нормы вопрос перемещается из правовой плоскости в плоскость целесообразности и усмотрения правоприменителя. Согласно абз. 2 § 3 ст. 5 ДЕС институты ЕС применяют принцип субсидиарности в соответствии с Протоколом о применении принципов субсидиарности и пропорциональности, принятым в 2007 году вместе с Лиссабонским договором (далее — Протокол) [17, с. 396]. Согласно ст. 1 Протокола «каждый институт при реализации своих полномочий постоянно следит за соблюдением принципов субсидиарности и пропорциональности, определенных в ст. 5 Договора о Европейском Союзе».

На первый взгляд кажется, что § 3 ст. 5 ДЕС, определяющий принцип субсидиарности, касается любых аспектов деятельности наднациональных институтов ЕС: как правотворческих, так и правоприменительных. Профессор Г. Винтер считает, что это не так. По его мнению, критерий, который считается достаточным для обоснования нормотворческой деятельности институтов ЕС, а именно возможные противоречия в законодательстве государств — членов ЕС, все же нельзя безоговорочно распространить на сферу применения права, т.к. в ней всегда имеются противоречия [14]. Прежде чем передавать полномочия по реализации права на наднациональный уровень, следует учесть возможности координации деятельности государств — членов ЕС на горизонтальном уровне, например путем гармонизации их национальных законодательств.

На практике до настоящего времени принцип субсидиарности рассматривался и рассматривается Судом Европейских сообществ (далее — СЕС) только применительно к реализации институтами ЕС их законодательных полномочий. Как следует из ст. 8 Протокола, СЕС полномочен выносить решения по искам в связи с нарушением законодательными актами ЕС принципа субсидиарности. Таким образом, субсидиарность позиционируется в праве ЕС в качестве принципа реализации законодательных полномочий наднациональных институтов в сферах, не отнесенных к исключительной компетенции ЕС, и прежде всего в сферах его совместной с государствами-членами компетенции.

Такой функциональный подход к пониманию и применению принципа субсидиарности согласуется с правовыми позициями СЕС о том, что принцип субсидиарности является критерием проверки вторичного законодательства ЕС [2], ограничивающим реализацию наднациональных законодательных прерогатив [4], и в целом отражает утвердившуюся и широко распространившуюся в зарубежных академических кругах точку зрения о том, что суть принципа субсидиарности в развитии интеграционных процессов состоит в позиционировании его в качестве «политического принципа на законодательной арене» [1, р. 331—456] и «ограничителя действий законодателя Союза» [10, р. 281—304].

О «правовых базах» реализации законодательных прерогатив ЕС. Реализация законодательных прерогатив ЕС в той или иной сфере предоставленной ему государствами-членами компетенции носит сугубо рестриктивный характер в том плане, что осуществляется строго в соответствии с уполномочивающими статьями учредительных договоров.

Данный подход отражает сложившуюся еще в 1950-х годах (при учреждении Европейских сообществ) и сохраняющуюся по сей день специфику наделения ЕС компетенцией: разные сферы отношений передаются государствами-членами в ведение ЕС не целиком, а лишь применительно к отдельным их аспектам, прямо оговоренным в уполномочивающих статьях учредительных договоров. Уполномочивающие статьи определяют, по каким конкретным вопросам, в каких целях, в каком порядке, через какие институты и посредством какого рода актов ЕС вправе осуществлять регулирование в подведомственных ему сферах компетенции.

Уполномочивающие статьи учредительных документов ЕС именуются в европейской доктрине и судебной практике «правовыми базами». Ссылки на них обязательны в преамбуле каждого законодательного акта ЕС, а отсутствие соответствующей ссылки или ее неполное приведение влекут отмену акта СЕС. «Прямая ссылка на специальные положения учредительных договоров должна иметь место во всех случаях, когда в ее отсутствие заинтересованные стороны и Суд остаются в неопределенности по поводу точной правовой основы» [3]. Число «правовых баз» измеряется десятками и продолжает увеличиваться с каждой очередной реформой учредительных актов ЕС. 

По своему содержанию положения ДЕС и ДФЕС, уполномочивающие ЕС на принятие законодательного акта, — «правовые базы», — как правило, включают три аспекта, в соответствии с которыми реализуются законодательные прерогативы ЕС: субстантивный, инструментальный и институциональный.

О субстантивном и инструментальном аспектах «правовых баз». Суть субстантивного аспекта «правовой базы» сводится к выяснению того, находится ли предмет подлежащего принятию ЕС законодательного акта в пределах полномочий, предоставленных ему [ЕС] положениями учредительных договоров. Если да, то в игру вступают другие два аспекта, в соответствии с которыми осуществляется принятие данного законодательного акта — инструментальный и институциональный. Если нет, то ЕС злоупотребляет компетенцией, посягая на остаточные законодательные прерогативы государств-членов, кроме тех случаев, когда другие положения учредительных договоров предоставляют ЕС резервные полномочия в соответствии с так называемыми «статьями-лазейками». При этом наиболее широкая по заложенному в ней потенциалу резервных полномочий ст. 352 ДФЕС играет применительно к субстантивному аспекту реализации законодательных прерогатив ЕС субсидиарную роль. На это указал СЕС еще в 1987 году при рассмотрении дела Commission v. Council: «…использование указанной статьи в качестве правового базиса мер, предпринимаемых Сообществом, может иметь место только тогда, когда отсутствуют иные положения учредительных договоров, дающие институтам Сообщества необходимую власть для принятия законодательной меры» [5].

«Правовая база», как правило, содержит инструментальный аспект реализации наднациональных законодательных полномочий, указывая на правовой инструмент, посредством которого ЕС принимает законодательный акт, хотя в некоторых случаях вопрос выбора правового инструмента остается открытым.

Статья 289 ДФЕС определяет три вида правовых инструментов для принятия законодательных актов ЕС: регламент, директива, решение. Все они имеют различное правовое воздействие на национальный правопорядок.

Регламент имеет общее действие, является обязательным в полном объеме и подлежит прямому применению во всех государствах — членах ЕС. Посредством регламентов институты ЕС производят унификацию национального права, вводя единые правила регулирования в конкретной сфере отношений или по отдельным вопросам, а сами регламенты фактически выступают как законы ЕС в материальном смысле этого слова.

Директивы ЕС как акты, не имеющие прямого применения, «детальной регламентации содержать не должны» [18, с. 122]. Директива имеет обязательную силу для каждого государства-члена, кому она адресована, в отношении результата, который требуется достичь. При этом за национальными органами власти сохраняется компетенция в отношении формы и способов достижения результата, предписанного директивой. Вот почему директива служит инструментом гармонизации национального права государств-членов, т.е. установления «общих рамок» правового регулирования в определенной сфере общественных отношений, но без введения полного единообразия. Поскольку директива действует не напрямую, ее положения нуждаются в трансформации посредством приведения государствами-членами, кому она адресована, национального законодательства в соответствие с нормами директивы. Причем обязательства, вытекающие из правовых предписаний директивы, ложатся на все национальные органы власти независимо от того, к какой ветви власти они принадлежат и какое место занимают в иерархии органов власти.

Как пишет профессор Николас де Садельер, «критерий необходимости имплементации директивы не может быть определен в ней самой, поэтому установление такого критерия подпадает под компетенцию государств-членов, которые имеют широкую свободу усмотрения при формулировании национальных правил, развивающих или конкретизирующих положения директивы» [11, р. 69].

Решение также выступает юридически обязательным актом институтов ЕС, однако оно не служит инструментом ни для унификации, ни для гармонизации национального права. Лиссабонский договор расширил определение данного вида актов по сравнению с первоначальной редакцией Римского договора. Теперь в виде решений могут издаваться не только индивидуальные акты (например, решения Комиссии о наложении штрафа), но и «иные юридически обязательные предписания, в том числе нормативные акты, не направленные на унификацию или гармонизацию национального права» [17, с. 148] (в частности, в виде решений могут приниматься правовые акты в сфере общей иностранной политики и политики безопасности).

Следует отметить, что вопрос о правовой природе актов ЕС в разное время вызывал различные мнения и споры. Регламенты, директивы и решения были предоставлены в распоряжение Сообщества еще Римским договором. При этом одними и теми же терминами — регламент, директива, решение — именовались акты различного содержания и правового значения. Наиболее серьезный шаг к упорядочиванию использования правовых инструментов в механизме наднационального регулирования отношений был предпринят в рамках Договора, устанавливающего Конституцию для Европы [19], которым предлагались для каждой категории правовых актов ЕС специальные формы: «европейские законы» (вместо регламентов) и «европейские рамочные законы» (вместо директив) — для законодательных актов; «европейские регламенты», «европейские решения», «рекомендации» и «заключения» — для не законодательных актов. Но, как известно, Договор, устанавливающий Конституцию для Европы, так и не вступил в силу, а заменивший его Лиссабонский договор термин «закон» не использует, возвращаясь к старой системе законодательных актов — регламент, директива, решение.

Об институциональном аспекте «правовых баз». Само понятие «законодательный акт» впервые было включено в учредительные договоры ЕС Лиссабонским договором, воспринявшим его из текста Договора, устанавливающего Конституцию для Европы. В соответствии со ст. 289 ДФЕС правовой акт выступает в качестве законодательного акта, если он одновременно отвечает трем критериям: а) принят в форме регламента, директивы или решения; б) принят Европейским парламентом и (или) Советом ЕС; в) принят посредством законодательной процедуры. Третий критерий представляет собой не что иное, как институциональный аспект «правовой базы», в соответствии с которым определяется процедура принятия законодательного акта.

Лиссабонским договором вводятся обычная и специальная законодательные процедуры. Обычная законодательная процедура предполагает участие в качестве равноправных партнеров принятия законодательного акта двух институтов ЕС — Совета и Европейского парламента. Такой законодательный акт подписывается, соответственно, Председателем Совета ЕС и Председателем Европейского парламента. Во многом данная процедура схожа с ранее применявшейся процедурой совместного принятия решений (до вступления в силу Лиссабонского договора). Специальная законодательная процедура не требует принятия законодательного акта в идентичной редакции двумя вышеуказанными институтами ЕС. Принятие законодательного акта осуществляется либо Европейским парламентом при участии Совета ЕС, либо наоборот — Советом ЕС при участии Европейского парламента. Причем если участие Совета ЕС, как правило, по своему характеру выступает санкционирующим (акт принимается «после одобрения Советом»), то участие Европейского парламента — как санкционирующим, так и консультативным (акт принимается «после консультации с Европейским парламентом»). В последнем случае мнение Европейского парламента имеет совещательный характер и не влияет на принятие окончательного текста законопроекта (поправки и возражения Европейского парламента в лучшем случае могут выступить в роли отлагательного вето, т.е. за счет отсрочки принятия им консультативного заключения).

Используя процессуальный (процедурный) критерий, Лиссабонский договор (§ 3 ст. 289 ДФЕС), казалось бы, значительно упрощает ситуацию с пониманием и применением одних и тех же по наименованию, но разных по содержанию и правовому значению актов ЕС. Регламент, директива, решение, независимо от их регулирующего содержания, принятые на основе одного из видов законодательной процедуры, приобретают статус законодательного акта ЕС. Все иные акты, даже если они тоже именуются регламентом, директивой или решением, рассматриваются как акты применения права — подзаконные акты (еще их квалифицируют как акты административного характера).

Однако, как пишет профессор Л.М. Энтин, не все так просто, как может показаться на первый взгляд: «Вполне естественно возникает вопрос, когда и на основе каких критериев должны приниматься регламенты или директивы, имеющие характер законодательного акта или подзаконного акта. В принципе, презюмируется, что законодательные акты будут регулировать наиболее важные сферы общественных отношений. Однако такого единого критерия учредительные акты не формулируют» [20, с. 108]. Более того, учредительные акты ЕС не формулируют какой-либо детерминированности между выбором вида законодательной процедуры и формы подлежащего принятию в ее рамках законодательного акта ЕС. Вопрос решается иначе: непосредственно в статьях ДЕС и ДФЕС, регулирующих конкретную сферу интеграционных отношений, указывается на то, какой именно законодательный акт (регламент, директива или решение) подлежит принятию и в рамках какой (общей, специальной) законодательной процедуры. В этом суть механизма наделения компетенцией ЕС посредством использования «правовых баз», применимых к конкретным вопросам (предметам) ведения ЕС. 

Вид законодательного акта и вид законодательной процедуры, в рамках которой данный акт подлежит принятию, в разных «правовых базах» определяются по-разному. Выбор вида законодательного акта, равно как и вида законодательной процедуры, зависит от степени чувствительности государств-членов к наднациональному регулированию того или иного вопроса. Анализ положений учредительных договоров показывает, что, как правило, в «правовых базах» предпочтение отдается специальной законодательной процедуре, осуществляемой единолично Советом ЕС. Примечательно, что ДФЕС уполномочивает Европейский парламент на единоличное принятие законодательного акта только в трех случаях: при установлении статуса и общих условий осуществления функций депутатов Европейского парламента (§ 2 ст. 223 ДФЕС), осуществлении Европейским парламентом следственных полномочий (ст. 226 ДФЕС), установлении статуса и общих условий исполнения функций Омбудсмана (§ 4 ст. 228 ДФЕС). Во всех остальных случаях «правовые базы» уполномочивают Совет ЕС на единоличное принятие законодательного акта в соответствии со специальной законодательной процедурой.

Совет ЕС в своей деятельности направлен непосредственно на согласование национальных интересов государств — членов ЕС в реализации задач интеграционного характера. В состав Совета ЕС входит по одному представителю от каждого государства — члена ЕС на министерском уровне, уполномоченному создавать обязательства для представляемого национального правительства и осуществлять право голоса, в том числе при соблюдении определенных условий — право вето. Поэтому при указании в ряде статей ДФЕС (например, 113, 115, 191) на то, что «Совет постановляет единогласно в соответствии со специальной законодательной процедурой», для национальных правительств создается возможность воздействия на законодательный процесс ЕС путем использования принадлежащего им права вето. В этом смысле «правовые базы», уполномочивающие Совет постановлять единогласно в соответствии со специальной законодательной процедурой, встают на защиту суверенных интересов государств — членов ЕС, свидетельствуя о повышенной значимости данного вопроса для сбалансированной реализации наднациональных законодательных прерогатив.

Примечательно также и другое: если в статьях ДФЕС, уполномочивающих Европейский парламент на единоличное принятие законодательного акта в рамках специальной законодательной процедуры, во всех трех случаях указывается на то, что Европейский парламент «постановляет посредством регламентов», то при определении законодательных полномочий, реализуемых единолично Советом ЕС в соответствии со специальной законодательной процедурой, в «правовых базах» содержится указание либо о «принятии директив» (ст. 115 ДФЕС), либо «положений по гармонизации» (ст. 113 ДФЕС), либо вовсе не содержится указания на инструментальный аспект реализации Советом ЕС наднациональных законодательных полномочий. В последнем случае выбор надлежащего правового инструмента будет базироваться на основе интерпретации принципов субсидиарности и пропорциональности.

О директиве как наиболее «субсидиарном» и «пропорциональном» инструменте реализации законодательных прерогатив ЕС. Лиссабонским договором принцип субсидиарности помещен между принципом наделения компетенцией (§ 2 ст. 5 ДЕС) и принципом пропорциональности (§ 4 ст. 5 ДЕС). И если первый относится к существованию самой компетенции ЕС, то второй ограничивает ее природу и интенсивность при совершении наднациональными институтами ЕС конкретных действий. Работая во взаимосвязи с этими двумя однопорядковыми, но различающимися по механизму действия принципами, субсидиарность упорядочивает реализацию предоставленных интеграционному объединению — ЕС — регулирующих прерогатив по необходимости их использования (§ 3 ст. 5 ДЕС).

По своему регулирующему содержанию директива наиболее адекватна принципам пропорциональности и субсидиарности. Как следует из заявления, сделанного ЕС еще на Эдинбургском саммите в декабре 1992 года, «форма законодательного акта должна быть настолько простой, насколько это будет способствовать удовлетворительному достижению цели меры… Сообщество должно законодательствовать только до необходимых пределов. При прочих равных условиях директивы предпочтительнее регламентам и рамочные директивы — детализированным мерам» [12, р. 884]. В заявлении отдается предпочтение директиве как наиболее «пропорциональному» и «субсидиарному» нормативному инструменту, исходя из предположения, что его будут использовать, как это предусмотрено в абз. 3 ст. 288 ДФЕС, «оставляя в компетенции национальных инстанций выбор формы и способов достижения» требуемого результата.

В зависимости от порождаемых последствий для национальных правовых систем государств — членов ЕС профессора Эдвард Рехбиндер и Ричард Стюарт различают два типа директив: а) регулятивные директивы, устанавливающие существенные положения, такие как запреты, стандарты (могут содержаться как в самой директиве, так и в приложении к ней); б) рамочные директивы, ограничивающиеся установлением целей и базовых принципов, применимых к определенной сфере регулируемых отношений [13, р. 35].

В своем Коммюнике 1992 года Комиссия ЕС сделала решительный призыв «в пользу возвращения к оригинальной концепции директивы как основе общих правил или просто целей, за достижение которых государства — члены ЕС несут исключительную ответственность» [9, с. 113].

Концептуально директива представляет собой законодательный инструмент, позволяющий избежать излишнего регулирования отношений на уровне ЕС. Но дело в том, что каждое государство — член ЕС, кому адресована директива, имплементирует ее положения в свое внутреннее национальное законодательство с разной степенью лояльности. Как следствие, возникают имплементационные разрывы между государствами — членами ЕС, когда одни несут связанные с имплементацией директивы издержки (политические, экономические, социальные, экологические) в гораздо большей степени, чем другие. Для избежания подобных трудностей в судебной практике был выработан и получил устойчивое применение подход, устанавливающий презумпцию ответственности государств — членов ЕС за вред, причиненный правам частных лиц в связи с нарушением права ЕС, в том числе в связи с неимплементацией либо ненадлежащей имплементацией директив ЕС.

Начиная со своего решения, вынесенного еще в 1963 году по делу Van Gend en Loos v. Nederlandse Administratie der Belastingen, СЕС постоянно подчеркивает, что «защита прав отдельных индивидов реализуется Судом в дополнение к такой защите, осуществляемой Комиссией и государствами-членами» [7].

Эту позицию СЕС усилил позднее, в 1991 году, в деле Francovich v. Italy, в решении по которому, в частности, была определена обязанность государств-членов рассматривать возбужденные против них частными лицами иски о возмещении ущерба, причиненного правам частных лиц путем неисполнения либо ненадлежащего исполнения ими (государствами-членами) обязанности по имплементации директив [8].

Наконец, со вступлением в силу Лиссабонского договора СЕС предоставлено право налагать на государства — члены ЕС штрафы или пени не только за неисполнение его решений, но и в том случае, если какое-либо государство-член в установленный срок не отчиталось перед Комиссией о мерах по имплементации директивы (§ 3 ст. 260 ДФЕС).

Децентрализованная имплементация законодательства ЕС (абз. 2 § 3 ст. 4 ДЕС) основывается на идее о том, что заинтересованные частные лица обладают серьезным намерением осуществлять контроль соблюдения такого законодательства. В этом смысле иски частных лиц играют все возрастающую роль в качестве средств давления на национальные власти для добросовестной и своевременной имплементации ими директив ЕС, выступая альтернативой централизованному надзору Комиссии ЕС. «Бдительность индивидуумов, касающаяся защиты их прав, составляет эффективный контроль в дополнение к контролю, на который уполномочена бдительность Комиссии» [7].

Выводы. Положения ДЕС и ДФЕС, уполномочивающие ЕС на принятие законодательного акта («правовые базы»), как правило, содержат три аспекта, в соответствии с которыми реализуются наднациональные законодательные прерогативы: субстантивный, институциональный и инструментальный. Суть субстантивного аспекта сводится к выяснению того, находится ли предмет подлежащего принятию ЕС законодательного акта в пределах полномочий, предоставленных ему [ЕС] положениями учредительных договоров. Если да, то принятие законодательного акта ЕС осуществляется в соответствии с институциональным и инструментальным аспектами выбранной «правовой базы».

Презюмируется, что законодательные акты ЕС регулируют наиболее важные сферы общественных отношений, однако единого критерия учредительные акты ЕС не формулируют [20, с. 108]. Используя процессуальный (процедурный) критерий, Лиссабонский договор (§ 3 ст. 289 ДФЕС) привносит ясность в понимание и применение актов ЕС, подлежащих принятию в соответствии с одним из видов законодательной процедуры (общей или специальной). В то же время «правовые базы» ДЕС и ДФЕС, предусматривающие принятие таких актов ЕС, не формулируют какой-либо детерминированности между выбором вида законодательной процедуры и вида подлежащего принятию в ее рамках законодательного акта. Выбор вида законодательного акта, равно как и вида законодательной процедуры, в разных «правовых базах» осуществляется по-разному и зависит от степени чувствительности государств — членов ЕС к наднациональному регулированию тех или иных вопросов. В статьях учредительных договоров, уполномочивающих ЕС на принятие актов в соответствии со специальной законодательной процедурой, предпочтение отдается, как правило, директиве.

По своему регулирующему содержанию директива наиболее адекватна принципу субсидиарности, исходя из предположения, что она будет использоваться так, как это предусмотрено в абз. 3 ст. 288 ДФЕС, т.е. «оставляя в компетенции национальных инстанций выбор формы и способов достижения» требуемого результата. Использование директив позволяет ЕС при осуществлении гармонизирующей правовой политики добиваться наиболее эффективной ее реализации, с одной стороны, за счет учета национальной специфики каждого государства-члена, самостоятельно определяющего формы и способы ее имплементации, а с другой — за счет использования возможностей дифференцированного регулирования, затрагивающего лишь те государства-члены, кому директива адресована.

Список литературы

1. Bermann G.A. Taking Subsidiarity Seriously: Federalism in the European Community and the United States // Columbia Law Review. 1994. Vol. 94. № 2. P. 331—456.

2. Case C-11/95, Commission v. Belgium // ECR I-04115. 1996.

3. Case C-325/91, France v. Commission // ECR I-3283. 1993.

4. Case C-376/98, Germany v. Parliament and Council (Tobacco Advertising) // ECR I-8419. 2000.

5. Case C-45/86, Commission v. Council // ECR 1439. 1987.

6. Case C-491/01, British American Tobacco (Investments) Ltd and Imperial Tobacco Ltd. URL: http://curia.europa.eu/juris/document/document.jsf?docid=47582&doclang=en (дата обращения 12.06.2014).

7. Case С-26/62, Van Gend en Loos v. Nederlandse Administratie der Belastingen // ECR 1. 1963.

8. Cases C-6/90 and C-9/90, Francovich v. Italy // ECR I-5357. 1991.

9. Communication adopted by the Commission on October 27, 1992. Bull. EC 10-1992.

10. Cooper I. The Watchdogs of Subsidiarity: National Parliaments and the Logic of Arguing in the EU // Journal Common Market Studies. 2002. Vol. 44. № 2. P. 281—304.

11. De Sadeleer N. Principle of Subsidiarity and the EU Environmental Policy // Journal for European Environmental & Planning Law. 2012. № 9.I. P. 69.

12. Lenaerts К. The Principle of Subsidiarity and the Environment in the European Union: Keeping the Balance of Federalism // Fordham International Law Journal. 1993. Vol. 17. Is. 4. P. 884.

13. Rehbinder E. & Stewart R. Environmental protection policy, 1985. P. 35.

14. Винтер Г. Субсидиарность и нормотворчество в рамках европейской многоуровневой системы управления // Право и политика. 2005. № 11. Доступ из СПС «КонсультантПлюс».

15. Документы Европейского Союза. — Тарту, 1995. Т. 2.

16. Европейский Союз: документы и комментарии 1992—1998 гг. — Тарту, 1999. С. 200.

17. Европейский Союз: основополагающие акты в редакции Лиссабонского договора с комментариями / отв. ред. С.Ю. Кашкин. — М.: ИНФРА-М, 2008. С. 211, 396, 603.

18. Европейское право. Право Европейского Союза и правовое обеспечение защиты прав человека: учеб. — 3-е изд., пересмотр. и доп. / отв. ред. Л.М. Энтин. — М.: Норма: ИНФРА-М, 2011. С. 122.

19. Конституция Европейского Союза: договор, устанавливающий Конституцию для Европы (с комментарием) / пер. А.О. Четверикова; отв. ред. С.Ю. Кашкин. — М., 2005.

20. Энтин Л.М. Право Европейского Союза. Новый этап эволюции: 2009—2017 годы. — М.: Аксиом, 2009. С. 108.