Система конституционных и международно-правовых принципов (продолжение) [1]

УДК  340.1:342
 
Б.А. ОСИПЯН,
кандидат юридических наук,  доцент, старший научный сотрудник ИЗиСП при Правительстве РФ
 
В  международном праве остаются неурегулированными такие вопросы, как свободная реализация приоритетного права наций и народов на самоопределение и производное от него право национальных государств на территориальную целостность, поскольку четко не определяется надлежащая иерархичность (соподчиненность) этих двух принципов. 
 
Этим, разумеется, не исчерпывается перечень недостатков международного права со всеми его императивными нормами (jus cogens), которые закреплены в таких документах, как Венская конвенция о праве международных договоров 1969 года (ст. 53), Декларация о принципах международного права 1970 года, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН 1970 года; в Уставе ООН 1945 года (ст. 103) и в Статуте Международного суда ООН (ст. 38), где перечисляются все источники права: конвенции, международные обычаи, общие принципы права, признанные цивилизованными народами, судебные прецеденты и доктрины как вспомогательные источники права. Одним словом, в них упоминается все, за исключением воли и заповедей Божьих, как будто в правовой жизни людей Бога не существует и Его заповеди не действительны для национальных государств и всего мирового сообщества.
В этих документах императивная норма международного права рассматривается как «норма, которая принимается и признается международным сообществом государств, отклонение от которой недопустимо и изменение которой возможно только посредством последующей нормы общего международного права, которая носит такой же императивный характер» (ст. 53 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 года). Сначала признается в качестве критерия правомерности императивная норма международного права, а затем, ввиду ее предполагаемой неполноты и несовершенства, допускается изменение этого критерия; тогда как вечные и неизменные, совершенные, достаточные и действенные заповеди и объективные законы Божьи атеистически оставляются вне поля зрения и в явном пренебрежении людьми, несмотря на то что они носят абсолютный и внедоговорный, истинно императивный характер, в отличие от всех норм человекотворного права. Словом, ст. 53 Венской конвенции не может, по нашему мнению, считаться правомерной, так как заключает внутреннее противоречие в самом своем определении (contradictio in adjecto). Дело в том, что императивная норма является, помимо прочего, объектом веры, который не может подлежать изменению, иначе потеряет свой императивный характер.
Между тем, не подозревая об этих и множестве других неправомерных и противоречивых положениях международного права, конституции и законодательства большинства государств (например, п. 3 ст. 91 Конституции Нидерландов, п. 2 ст. 5 и п. 2 ст. 34 Федерального закона от 15.07.1995 № 101-ФЗ «О международных договорах Российской Федерации») однозначно закрепляют приоритет норм международного права над положениями национальной конституции и законов[2], даже если неправомерная и компромиссная норма международного права или договора противоречит правомерной и императивной норме национальной конституции и закона. Многие национальные законодательства, в частности п. 2 ст. 34 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации», не регулируют вопрос о дальнейшей судьбе ратифицированных международных договоров, непосредственно действующие положения которых впоследствии будут признаны неправомерными и неконституционными со стороны, скажем, Конституционного суда РФ. Подобное чрезмерное доверие к положениям международных договоров можно объяснить только чрезмерным неверием в императивн внедоговорную истинность, правомерность и целесообразность Божественных заповедей, которые в отличие от императивных норм международного права, абсолютны, вечны и неизменны.
Международный договор может иметь приоритет над национальным законом только тогда, когда сам правомерен и не противоречит другим императивным нормам международного права, если только национальный закон сам неправомерен. Если же международный договор и национальный закон в одинаковой мере неправомерны, то вопрос о примате норм международного договора неактуален и принцип приоритетности международного права действует уже неправомерно. Если положения международного договора противоречат правомерным нормам действующего национального законодательства, то они, должны противоречить и соответствующим нормам самого международного права, а поэтому, как и любые неправомерные акты, должны считаться ничтожными и недействительными. Мера действия принципа приоритета норм международного права или договора над нормами национального законодательства несколько преувеличена, и сам этот принцип, ввиду его относительности в каждом случае своего применения, требует большой осторожности и содержательной конкретности.
Говоря об источниках международного права, В.А. Карташкин справедливо замечает: «Практически все международные нормы по правам человека, закрепляющие перечень основных прав и свобод, были заимствованы из внутреннего права государств»[3]. Тот факт, что все международное право имеет национальные или даже индивидуальные корни и вводится в жизнь через национальное и индивидуальное применение, представляется более чем очевидным. Для того, чтобы признать этот факт, достаточно вспомнить, скажем, историю происхождения так называемого международного гуманитарного права (МГП) и деяния его отцов-основателей инициаторов Первой Женевской конвенции 1864 года, кодекс «Инструкции полевым войскам США» 1863 г. (кодекс Либера), инициативы русских царей в 1868 году и 1898—1899 гг. (Гаагская конференция по разоружению), решения японского суда по делу Шимоды, «законодательные нюансы» Корейской войны и т. д., которые, хотя и имели национальное происхождение, носили общечеловеческий характер и подготовили почву для систематической кодификации всего международного права. Например, благодаря разумным инициативам швейцарского правительства был выдвинут принцип взаимности в международном гуманитарном праве, а Япония призвала установить в позитивных нормах международного гуманитарного права некоторые весьма существенные вещи, которые подразумеваются сами собой (например, принцип неинтернирования гражданского населения территории, принадлежащей противной стороне).
Жизнь показывает, что идея права должна восприниматься с учетом как постепенно углубляющегося правосознания людей, так и реальностей прогрессирующего развития средств массового уничтожения и потенциальной угрозы глобальной катастрофы человечества. С этих позиций отчетливо видятся недостатки универсальности, позитивного установления мер контроля и санкций международного права, в частности узость области его действия и отсутствие в нем превентивных целей и механизмов раннего предупреждения вооруженных конфликтов, а не только облегчение их разрушительных последствий.
В этой связи идея-принцип «открытой системы парламента»[4] может быть трансформирована посредством Международного Комитета Красного Креста в конституционные механизмы национальных государств. Дело в том, что отсутствие в системе международного права позитивных критериев, на основе которых разумное большинство обязано разрабатывать нормы заключаемых международных договоров и соглашений, ведет к многочисленным расплывчатым, двусмысленным и неопределенным оговоркам, подрывающим веру в обязательный характер норм международного права и договоров.
Некоторые международные правовые акты в определенных случаях допускают большую прогрессивность норм национального права относительно норм международного, т. е. усредненного, общечеловеческого, мирового права. Так, например, в приложении к Минимальным стандартным правилам обращения с заключенными 1955 года (Процедуры эффективного выполнения № 1) сказано, что «нормы некоторых государств могут быть более прогрессивными, чем эти правила, поэтому таким государствам не предлагается принимать эти правила, но следует основное внимание придать существу, а не букве этих Правил»[5].
Итак, сам по себе принцип приоритета норм международного права не может являться самоцелью и высшим основанием унификации национальных законодательств, а только более или менее истинным и правомерным ориентиром для их надлежащего развития с постоянным и обязательным учетом неизменных императивов Божьих заповедей и многообразных особенностей каждого народа. Иными словами, так называемые международные правовые стандарты занимают лишь промежуточное (ни в коем случае не высшее!) положение между
объективными законами Бога и субъективными особенностями каждого народа, которое имеет свое ответственное предназначение в жизни и истории всего человечества[6].
Если с этой точки зрения рассмотреть сущность и содержание п. 2 ст. 215 Договора о создании Европейского союза, который признает «общие принципы, характерные для права государствленов» как составной части права ЕС, а их нарушение как основание для отмены Европейским судом по правам человека любых актов и решений органов национальных государств[7], то можно представить скромную меру действия этого принципа при решении возможных серьезных правовых коллизий между государствами-членами Европейского союза.
Несмотря на это, имеет место постоянная тенденция взаимного сближения различных правовых систем по мере возрастания частоты правовых отношений между государствами, однако эта тенденция изначально ограничена самим существованием национальных правовых систем. Любые попытки их искусственной или форсированной ассимиляции или объединения чреваты негативными последствиями. Это можно сравнить с тем, если бы по произволу некоего правителя естественный богоданный лес, в котором имеется множество разнообразных деревьев, кустарников и трав с их особым предназначением для жизни всего леса (флоры и фауны), пришлось бы переделывать в однообразную совокупность зеленых насаждений, которые по своим размерам, формам и назначению были бы стандартными и не имеющими ничего общего с Божьим замыслом и Провидением. Разумеется, такой искусственный лес долго не продержался бы, ибо внутри него нарушились бы все объективные законы экологического разнообразия и равновесия, естественные законы самоопределения и развития каждого вида растения. Такая искусственная стандартизация и ассимиляция в конечном счете привела бы к неизбежному экоциду, а для естественно образовавшихся человеческих групп и объединений — к их добровольному геноциду.
Однако Бог с Его неизменными законами, заложенными внутри каждого человека и в духе каждого народа, не допустил бы такого искусственного и смертоносного (безбожного, нелюбовного, механического, глобализационно-стандартизированного) сближения различных народов и национальностей по той же причине, по какой Он некогда рассеял строителей пресловутой Вавилонской башни. Дело в том, что истинное сближение различных людей и народов возможно только под духовным и нравственным началом абсолютных, вечных и неизменных заповедей Божьих, всеобщей веры и любви между людьми и Богом. Кстати, об этом свидетельствует печальный семидесятилетний опыт искусственного создания из множества наций, народов и народностей так называемой новой исторической общности — советского народа;  в конце концов народы предпочли дружбу и сотрудничество не в условиях стандартизированного и стесненно-уплотненного соседского общежития, а в условиях мирной личной жизни каждой нации в своих просторных национальных квартирах или домах.
Что же должно стать главным ориентиром в разработке правовых норм всех уровней, начиная с норм международного права и вплоть до норм национального законодательства. Представляется, что такой воплощенной основой права в целом должен стать «воплощенный облик человека»[8] с «абсолютным достоинством»[9]. «Во всем сотворенном, — писал И. Кант, — все что угодно и для чего угодно может быть употреблено лишь как средство; только человек, а с ним и каждое разумное существо есть цель сама по себе. Именно он субъект морального закона, который свят в силу автономии своей воли»[10]. Именно восстановление и сохранение целостного богочеловеческого достоинства, полноты любви, веры, надежды и высокого назначения человека должно стать высшим критерием, абсолютной нормой всего правомерного, смыслом общепринятых прав и свобод человека, в особенности его права на свободное самоопределение в целях духовного освобождения и спасения в вечной жизни.
В п. 5 Воззвания Тегеранской конференции сказано, что «главной целью ООН в области прав человека является достижение каждым человеком максимума свободы и достоинства»[12]. Высокое человеческое достоинство как смысл и высший принцип всех прав и свобод человека, а также ориентирующее начало для разработки различного вида конституций и законов государственно-правового строительства, в частности ограничения полномочий всех органов государственной власти, закрепляется во многих международных правовых актах (например, в преамбуле Международного пакта о гражданских и политических правах, в ст. 13 Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах, статьях 5 и 10 Основного закона ФРГ). Однако ни в одном из этих актов человеческое достоинство не упоминается как богоданное свойство человека, которое возвышает его до абсолютного образа и подобия Бога, в отличие от достоинства человека, сводимого к его относительным, мирским качествам и преимуществам. Ведь весь смысл высокого человеческого достоинства состоит в утверждении его близости с образом Творца, с возможностью освобождения и спасения через него и победы вечного духа над временной плотью. «К свободе призваны вы, братия, — предупреждается в св. Евангелии, — только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти», ибо «всякий, делающий грех, есть раб греха»[13]. Свобода человека вместе с его правами является лишь одним из условий и гарантий истинного, ответственного самоопределения человека с его существенными жизненными целями и высоким назначением разумного существа.
Принцип самоопределения прежде всего относится к человеческой личности и только потом — к «личности» каждой нации или народа, народности или национального меньшинства. Следовательно, право на свободное самоопределение каждого человека должно быть законодательно закреплено во всех международных правовых актах, национальных конституциях и в иных правовых актах в качестве основополагающего права и ориентира для всех иных прав и свобод человека, поскольку его беспрепятственная реализация гарантирует автономию личности человека для его следования своему призванию, от которого человек может отклониться, но которым он не может злоупотребить. Возможность свободного самоопределения не абсолютна и имеет свою меру и границы. Например, такие чрезмерные акты, как физическое и духовное самоубийство или членовредительство, производство аборта, эвтаназия и т. д., нельзя считать правомерными актами свободного самоопределения, ибо правомерный акт свободного самоопределения всегда созидателен, т. е. в своей основе имеет положительное действие, утверждение, а не отрицание или разрушение. Проявлением права на свободное самоопределение человека является право на реализацию воли ведения личной, приватной жизни, право выбора человеком своего образования, специальности, профессии, места жительства и рода деятельности, вступления в брак, рождения детей и определения их количества, право воспитания своих детей согласно своей вере, убеждениям, национальным обычаям и языку, право на здоровую, долгую и творческую жизнь. Перечисленные права закреплены в конституциях большинства государств, в частности, в статьях 19, 23, 25—27 Конституции РФ.
В отличие от прав «первого поколения» (свобода совести, слова, печати и т. д.), прав «второго поколения» (экономические и культурные права на труд, свободный выбор работы, права на социальное обеспечение, отдых, досуг, образование), прав «третьего поколения» (право на мир и здоровую окружающую среду, на экономическое и социальное развитие), право на
самоопределение, согласно высокому человеческому достоинству, призванию и осмысленному образу жизни, можно отнести к «четвертому поколению» прав человека, а право на духовное освобождение и спасение в вечной жизни к — «пятому» и, возможно, последнему «поколению», которым теоретически завершается вся жизнь и история развития прав человека.
В свое время Ф.М. Достоевский, показывая иллюзорность девиза Французской революции XIII века: «Свобода! Равенство! Братство!» в условиях власти капитала, писал: «Братство? Братство действительно великая движущая сила человечества, только сколько его ни провозглашай, откуда ж оно возьмется, если его нет в действительности? Потому что в братстве, в настоящем братстве, не отдельная личность, не “я” должно хлопотать о праве своей равноценности с остальным, но “я” должно пожертвовать себя обществу. Но западная личность не привыкла к такому ходу дела: она требует с бою, она требует права, она хочет делиться — ну, и не выходит братства… Что ж, скажете вы мне, надо быть безличностью, чтобы быть счастливым. Напротив, говорю я, не только не надо быть безличностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо в высшей степени, чем та, которая определилась на Западе. Главный признак величайшего развития личности, высочайшего ее могущества, высочайшей свободы собственной воли — способность к вполне сознательному, никем не принужденному самопожертвованию всего себя в пользу всех. Добровольно пойти на крест можно только при самом сильном развитии личности. Беда иметь при этом случае хоть какой-нибудь самый маленький расчет в пользу собственной выгоды. Но буржуа без выгоды жить не способен, а потому ему и не доступен такой идеал личности, да и не возможен в буржуазном обществе по самой ее природе»[14]. Свобода, равенство и братство, да и вообще нормальные межчеловеческие и международные отношения, возможны лишь при нормальных отношениях людей со своим Творцом-Богом; в противном случае душевный эгоизм людей, их взаимное недоверие, зависть, ненависть и вражда создают непроходимую пропасть взаимного невосприятия и глухого непонимания. Отрицание и неприятие   Бога отрицательно сказываются и на отношениях между людьми, ибо только любящие Бога способны любить также и своих ближних. В атмосфере взаимного отчуждения и в условиях суетно обожествленного гражданского общества и правового государства вполне справедливо отчаянно драться за свои ущемленные права и любой ценой добиваться реализации принципа равенства перед законом, полного воздаяния и восстановления причиненного ущерба по закону. В этом, собственно, и состоит смысл и достоинство уязвленного эгоизма гражданина, а также защиты его так называемого субъективного права.
Совершенно иной подход наблюдается в духовно-традиционных обществах, в которых законы издаются, толкуются и исполняются на основании заповедей Божьих, религиозных, нравственных и традиционных ценностей и целей, принципов и добрых обычаев народа. В этих обществах прежде всего предпочитается ценность мира и спокойствия (принцип примирения с соперником до суда)[15], а не удовлетворение мелочных эгоистических интересов абстрактно равноправных, но духовно и нравственно разобщенных людей, даже если они вполне законны. В свое время Цицерон призывал: «Нужно сделать все возможное и, более того, невозможное, чтобы избежать тяжбы. Ведь не только красиво и благородно, но порой и выгодно поступиться ради этого кое-каким из прав»[16].
В этих двух примерах довольно четко проявляются невежественно возносимые до небес «преимущества» развитого гражданского общества и правового государства и «недостатки» отсталого религиозно-традиционного общества, в котором мир и солидарность между людьми обычно ценятся выше, чем мелочные претензии по защите и восстановлению нарушенных имущественных и иных индивидуальных прав. Представляется, что справедливость по духу права всегда выше и благороднее справедливости по букве закона независимо от места ее свершения. «Какова цена политической свободы, если она не является средством к достижению свободы нравственной и духовной? — писал Г. Торо. — Чем мы, собственно, гордимся — свободой быть рабами или свободой быть свободными?.. Мы ищем не истину, но отражение ее, мы развращены и ограничены исключительным пристрастием к торговле и коммерции, промышленности и сельскому хозяйству и тому подобным вещам, а ведь они лишь средство, а не цель»[17].
Одним из способов законодательного ограничения пределов бедности и богатства может стать запрет на всякого рода ростовщичество, в том числе и банковское. «Если дашь деньги взаймы бедному из народа моего, то не притесняй его и не налагай на него роста»[18], — сказано в Библии. Законодательный запрет ростовщичества может в какой-то степени умерить крайности паразитического образа жизни, способствующего безработице, отказу от производительного и творческого труда, а также от выполнения человеком своего трудового призвания и спасения души. Крайности бедности не могут стать основанием запрета естественных проявлений духа и души человека. Например, нельзя подобно Дж. Ст. Миллю[19] законодательно лишать неимущего человека его права жениться и создать семью, ибо недостаток средств к существованию не может отменить призвания и целей жизни человека. В противном случае, например, в нынешней малозаселенной Армении около половины населения были бы лишены возможности создавать семьи, а армяне как народ перестали бы скоро существовать. Истинно, что после таких слишком рассудочных человеческих утверждений во имя свободы совершались не только величайшие подвиги, но и самые чудовищные преступления.
В п. 2 ст. 20 Международного пакта о гражданских и политических правах сказано, что «всякое выступление в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющее собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию, должно быть запрещено законом». Принципы же Итогового документа Венской встречи 1989 года призывают государства—участники СБСЕ к обеспечению действительного равенства между верующими и неверующими, к созданию климата взаимной терпимости и уважения, несмотря на то, что проблемы религиозной толерантности у истинно верующих людей не существует. Такая проблема возникает обычно в тех государствах, которые конституционно провозглашают себя светскими, отделяют себя, законодательную, исполнительную власть и правосудие, школьное и вузовское воспитание, образование и науку от религии и церкви, т. е. от духовного бытия и развития, целиком полагаясь на действие и силу закона, который всегда несовершенен, ограничен и недостаточен для установления и поддержания стабильного правопорядка в каждом человеке и обществе в целом. Между тем никакое государство или даже все мировое сообщество в своих официальных документах не может одновременно отрицать и признавать Бога, упорядочивающую силу Его заповедей и объективных законов, особенно в процессе разработки норм национального и международного права, его толкования и практического применения в личной и социальной жизни, тем более что большинство принципов и норм права (особенно западноевропейского) исторически исходят из постоянно обновляющегося духа неизменных канонов и традиций христианской церкви.
 
Библиография
1 Продолжение. Начало см. в № 8’2009.
2 См.: Алексеев Л.Б., Жуйков В.М., Лукашук И.И. Международные нормы о правах человека и применение их судами РФ. — М., 1996. С. 20.
3 Карташкин В.А. Общая теория прав человека. — М., 1996. С. 418.
4 См.: Осипян Б.А. Конституционные гарантии международной безопасности // Конституционное и муниципальное право. 2005. № 5.
5 Международная защита прав человека. — М., 1990. С. 311.
6 См.: Осипян Б.А. Перспективы глобального развития права // Современное право. 2004. № 4.
7 Brown L. N. General Principles of Law and the English Legal System. — Laden, 1978. Р. 178.
8 Кант И. Сочинения: В 6 т. — М., 1963—1966. Т. 6. С. 46.
9 Виндельбанд В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками // Соч. Т. 2. — СПб., 1905. С. 98.
10 Кант И. Сочинения. Т. 4 (1). С. 414.
11 Права человека // Сб. междунар. док. — МГУ, 1986. С. 229.
13 Библия. Новый Завет. Гал. 5:13; Ин. 8:34.
14 Цит. по кн.: Селезнев Ю. Ф.М. Достоевский. — М., 1985. С. 286.
15 Библия. Новый Завет. Мф., 5:25.
16 Цицерон. Об обязанности, II,18; Монтень. Опыты: В 3 кн.— М., 1979—1980. С. 554.
17 Торо Г. Новые пророки. — СПб., 1996. С. 141.
18 Библия. Ветхий Завет. Исх. 22:25.
19 Милль Дж. Ст. О свободе. — М., 1993. С. 387.