Смертная казнь, правовая реальность и кризис правосознания [1]

УДК 343.25 

Страницы в журнале: 3-7

А.В. МАЛЬКО,

доктор юридических наук, профессор,  директор Саратовского филиала Института государства и права РАН e-mail: igp@sgap.ru

 С.Л. СЛОБОДНЮК,

 доктор филологических наук, доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой Магнитогорского государственного университета e-mail: gumilev65@mail.ru

Анализируются отдельные аспекты восприятия идеи смертной казни кризисным правосознанием в рамках современной правовой реальности.

Ключевые слова: кризис, наказание, правовая реальность, правосознание, смертная казнь, принцип талиона.

Capital punishment, the legal reality of the crisis of justice

Malko A., Slobodnjuk S.

Examines some aspects of the idea of perception of the death penalty crisis of justice in the modern legal reality.

Keywords: crisis, punishment, legal reality, legal conscience, death penalty, the talion principle.

Предугадать точный срок, когда наступит кризис общественного сознания, нельзя. Однако существует немалое количество признаков, которые с высокой степенью достоверности указывают на близость очередного мировоззренческого катаклизма. Это — вдруг становящаяся обвальной переоценка ценностей; полностью противоречащее здравому смыслу стремление установить справедливость для всех путем принятия бесконечного числа новых законов при неостановленном действии старых; абсолютное торжество парадокса во всех сферах бытия, в том числе и в правовой реальности. К сожалению, российская современность обнаруживает наличие всех названных признаков.

Начиная с конца 80-х годов ХХ века, общественное сознание наших сограждан подвергается планомерной атаке так называемых общечеловеческих ценностей. Попытки построения правового государства путем объявления России таковым на уровне Конституции РФ много лет успешно сводятся на нет как отсутствием действенной правовой системы, так и неготовностью государства и граждан действительно принять на себя соответствующие обязательства.

Что касается торжества парадокса, то его влияние и последствия этого влияния легко обнаруживаются в точках пересечения правовой, культурной, религиозной и иных сфер общественной жизни. Так, если мы обратимся к актуальному вопросу о соразмерности наказания совершенному проступку, современная ситуация вокруг вопроса о смертной казни наглядно покажет, что может сотворить парадокс, который вырвался за пределы чистого умозрения. Как мы знаем, сегодня определенная часть российского общества в очередной раз пытается отказаться от жестокостей прошлого во имя человечности и неких высших ценностей, в то время как другая его часть осознанно отторгает эти устремления. Подобное положение дел кажется вполне обыденным и никоим образом не связанным даже с понятием парадокса. Но стоит соотнести описанную ситуацию с обстановкой, сложившейся в Российской империи во времена революции 1905—1907 гг., станет очевидно: перед нами парадоксальное возрождение прошлого.

Чтобы это понять, достаточно обратиться к известному сборнику «Против смертной казни» (М., 1906), на страницах которого видные представители правовой науки и русской культуры в едином строю протестуют против бессудных расправ с участниками революционных событий. Однако даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять разнонаправленность этих протестов. Если представители правоведения берут на себя труд без особой надежды на успех поразмыслить над специфическими аспектами проблемы, то писатели и прочие представители прогрессивной интеллигенции ограничиваются художественными рассказами и публицистическими очерками на предложенную тему. Пиротехнический эффект подобных упражнений очевиден, но на этом список их достоинств заканчивается.

Безусловно, наобум проводить прямые аналогии между современностью и событиями вековой давности не слишком корректно. Расхождения очевидны настолько, что способны свести к нулю любую попытку в деле установления генетических связей между правовыми реальностями Российской империи и Российской Федерации. Однако, по нашему мнению, кроме очевидных расхождений, существует ряд скрытых от поверхностного взгляда сходных черт, объективно свидетельствующих в нашу пользу. Чтобы это доказать, нам необходимо на какое-то время отстраниться от тех исключительно юридических реалий, которые находят свое воплощение в современных законотворчестве и правоприменении, и обратиться к области правосознания.

Очевидно, что структура влияния правовой реальности и правосознания друг на друга в своих основных чертах — по причине генетического родства — подобна системе взаимодействия бытия и сознания. Таким образом, мы вправе с уверенностью утверждать: в зависимости от конкретной ситуации правовая реальность может влиять на развитие правосознания в тех же пределах, что и правосознание на правовую реальность. А это означает: колебания в отношении общества и права к вопросу о смертной казни находятся в прямой зависимости от состояния системы «правосознание — правовая реальность».

Последний тезис находит полное подтверждение в исторической ретроспективе. Так, сегодня, скорее всего, найдется не слишком много желающих отрицать очевидный факт того, что первоочередной целью деструкции социалистического правосознания, которую начали еще в перестроечный период, были фундаментальные основания архетипа социалистической законности. Используя идеологическую риторику, разрушители раскололи архетип на две части и, дискредитировав атрибут «социалистическая», предложили обществу законность как таковую.

Казалось бы, этот процесс нельзя оценивать только негативно, поскольку социализм в его советском изводе и в самом деле имел массу отрицательных черт. Но если мы примем во внимание то обстоятельство, что социалистическая законность была именно архетипом общественного сознания, то оценка ситуации кардинальным образом изменится, поскольку разрушение атрибута неминуемо приводит и к гибели оснований атрибутируемого понятия. Таким образом, оставшаяся в одиночестве законность утрачивает цельность и становится идеальным материалом для всевозможных деструктивных манипуляций.

Основой одной из таких манипуляций стало отождествление понятий «социалистическая законность» и «беззаконие», внедренное в массовое сознание усилиями «прогрессивных» СМИ («Огонек», «Московские новости» и пр.). Беззастенчиво играя историей большого террора 1930-х годов, заинтересованные лица создали фантом, который не просто жил вне всякой связи с понятиями права, справедливости и пр., но имел своей целью их окончательное уничтожение. Именно этот фантом, успешно утвердившись в правосознании общества, достаточно эффективно повлиял на изменение общественного отношения к различным правовым инструментам.

Одной из первых жертв изменений стала смертная казнь, объявленная чуть ли не единственным инструментом большевистской законности, которой напрямую наследовала законность социалистическая. Анализ публикаций, заполонивших в то время информационное пространство, показывает, что в ряде случаев в общественном сознании происходило стяжение смыслов, и смертная казнь оказывалась необходимым атрибутом коммунистической и социалистической идеи, предавшей забвению заповедь «не убий» и безбожной в своем основании. Более того, даже в научных исследованиях последующего десятилетия мы обнаруживаем рецидивы перестроечного мышления. Так, В.Б. Романовская в объемном опыте философско-правового исследования по проблеме взаимоотношений репрессивных органов и общественного правосознания в России XX века обличает то ВЧК, то ОГПУ, то «“архипелаг” лагерей в советской репрессивной системе», то «карательную психиатрию в системе репрессивных органов»[2], не забывая при этом акцентировать внимание и на том, что «деформация правосознания стала возможной благодаря постепенному отходу в XIX—начале XX вв. сначала интеллигенции, а потом и части народа от парадигм религиозного восприятия, и в первую очередь — религиозной совести и понятия греха»[3]. При этом обращает на себя внимание то, какое развитие находит данный тезис в завершающей части работы: «Тяжелое наследие, которое получило современное поколение россиян, является результатом в первую очередь и главным образом разрушения традиционного правосознания и связанных с ним институтов общественной идеологии и общественной организации. В свою очередь, потеря правосознания стала возможной благодаря отказу сначала интеллигенции, а потом и значительных групп народа от парадигм религиозного мировосприятия, в первую очередь — религиозной совести и религиозной нравственности.

В грядущем XXI веке России предстоит не только вернуться к общечеловеческим цивилизованным отношениям в экономической и общественно-политический сферах, но, что важнее, восстановить иерархию духовных ценностей, основанную на вечных общечеловеческих моральных устоях. Без восстановления реальной религиозности населения последнее невозможно»[4]. Иными словами, восстановление нормального правосознания есть необходимое условие приобщения к общечеловеческому, а для этого следует восстановить религиозные основания правосознания и т. д.

Соотнося предшествующие наблюдения с современной ситуацией, мы можем достаточно уверенно предполагать, что деструктивные потенции 1980-х годов по сей день не утратили своего влияния на отечественное правосознание. Если бы это было не так, то идея о том, что смертная казнь несовместима с правовым государством, благополучно оказалась бы в числе маргинальных. Если бы дело обстояло иначе, то юридический парадокс, в рамках которого мы имеем определение КС РФ от 19.11.2009 № 1344-О-Р «О разъяснении пункта 5 резолютивной части Постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 2 февраля 1999 года № 3-П по делу о проверке конституционности положений статьи 41 и части третьей статьи 42 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, пунктов 1 и 2 Постановления Верховного Совета Российской Федерации от 16 июля 1993 года “О порядке введения в действие Закона Российской Федерации “ “О внесении изменений и дополнений в Закон РСФСР  “ “О судоустройстве РСФСР” ”, Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, Уголовный кодекс РСФСР и Кодекс РСФСР об административных правонарушениях” ”», но лишены соответствующих законодательных актов, был бы давно разрешен[5]. И наконец, если бы деструктивная идея о всеобщей природе заповеди «не убий» не имела действенной силы, современная полемика по вопросу «смертная казнь или пожизненное» была бы просто невозможна.

Конечно, последнее утверждение может вызвать неодобрение сторонников общечеловеческих ценностей, которые укажут: о целесообразности смертной казни задумывались еще в античности, смертная казнь не уничтожает социальных факторов преступности и не снижает ее уровня, всегда есть опасность казнить невиновного, смертная казнь аморальна и т. п. Признавая справедливость этих аргументов, мы позволим себе только один вопрос: «способствует ли полная отмена смертной казни торжеству всеобщей справедливости?» А поскольку дать утвердительный ответ в данном случае невозможно, следует заключить, что идея о полной отмене смертной казни берет истоки из области правового идеализма.

Анализ современных общественных настроений, связанных с проблемой смертной казни, показывает, что сегодня мы имеем дело с двумя доминирующими линиями правосознания. Первая, апеллируя к гуманистическим ценностям западноевропейского происхождения, активно внедряет в наши умы идею полного отказа от инструмента смертной казни. Аргументы, которые выдвигаются в данном случае, обычно сводятся к следующему: «Такое преступление, как лишение человека жизни (а я рассматриваю только этот, претендующий на наибольшую обоснованность, “повод” назначить смертную казнь — но никак, скажем, не случаи “государственной измены” или, например, масштабного экономического преступления), с моей точки зрения, несоизмеримо вообще ни с какой мерой наказания. Несомненно, убийство (или варварское насилие) — это действие, которым субъект ставит себя вне человеческого сообщества. Однако это не означает, что сообщество должно отплатить ему “той же монетой”. А если это происходит, то серия убийств себе подобных продолжается бесконечно. Для остановки этого каннибальского механизма человеку (обществу) дана надежда, что и существо, нарушившее главный закон человеческого сообщества, всегда имеет шанс покаяния и возврата. А если нет — тогда тюремная изоляция»[6].

Вторая доминанта общественного мнения обнаруживает удивительное родство с мыслями, которые звучат у К. Фишера в описании разногласий Беккариа и Канта: «По отношению к убийце нарушение справедливости может быть искуплено только смертью. Нет ничего, что бы заменяло смертную казнь. Что займет место смертной казни, если ее отменить? Позорнейшее наказание пожизненного лишения свободы. Представим себе двух преступников, одинаково заслуживших смерть, из которых один предпочитает смерть позорнейшей и отвратительнейшей жизни, в то время как другой хочет все, что угодно, лишь бы не умереть. Кто из них лучше? Очевидно, первый. Таким образом, если уничтожить смертную казнь, то лучшего из двух заслуживающих смерти преступников накажут значительно суровее, чем другого, худшего. Это не есть основание в пользу смертной казни, единственным основанием которой является само преступление; это лишь замечание о тех несправедливых последствиях, которые повлечет за собой отмена смертной казни»[7]. Однако подобная точка зрения в большинстве случаев характерна для той стороны, которая на юридическом языке именуется потерпевшей, а в современной правовой реальности обычно оказывается дважды потерпевшей, поскольку ее представления о справедливости слишком часто входят в полное противоречие с правоприменительной практикой.

С учетом сказанного, наше заключение о торжестве парадокса в современных воззрениях на вопрос о смертной казни становится достаточно обоснованным и позволяет сделать вывод о том, что отдельные кризисные явления в современной правовой реальности связаны скорее с мораторием на смертную казнь, нежели с признанием ее необходимости.

Безусловно, бездумное применение исключительной меры наказания в полном соответствии с принципом талиона в сегодняшней жизни вряд ли возможно. Однако и бездумный отказ от идеи воздаяния равным за равное явно не способствует становлению правосознания, свободного от кризисных проявлений. А это означает, что ближайшим результатом взаимодействия российского правосознания и российской правовой реальности может стать очередная неравновесная структура, в основании которой уже заложены предпосылки скорейшего саморазрушения.

Библиография

1 Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект № 11-03-00506а).

2 См.: Романовская В.Б. Репрессивные органы и общественное правосознание в России XX века: Опыт философско-правового исследования: дис. ... д-ра юрид. наук. — СПб., 1997. С. 124—239.

3 Там же. С. 13—14.

4 См.: Романовская В.Б. Указ. раб. С. 299.

5 См.: Малько А.В., Терехин В.А. Юридические парадоксы применения смертной казни в современной России // Государство и право. 2011. № 3. С. 24—29.

6 Ознобкина Е.В. Моя утопия // Новый мир. 2005. № 9. URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2005/9/oz8-pr.html

7 Фишер К. Иммануил Кант и его учение: в 2 ч. — Спб., 1901—1906. Ч. 2. С. 167—168.