Спорные вопросы использования уголовно-процессуальных дефиниций в производстве по делам об административных правонарушениях

УДК 342.9 + 343.13 

Страницы в журнале: 106-110

В.Н. ХОРЬКОВ,

кандидат юридических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права Российского государственного университета им. И. Канта

Рассматриваются вопросы заимствования уголовно-процессуальных дефиниций в производстве по делам об административных правонарушениях. В этой связи уделяется внимание спорным правовым позициям Конституционного суда РФ.

Ключевые слова: уголовно-процессуальные дефиниции, обвиняемый, подозреваемый, административное преследование, дела об административных правонарушениях.

There was considered issues concerning adoption of criminal-procedural definitions in procedure on administrative delinquencies in this article. Special attention was paid in this connection to disputable legal positions of the Constitutional Court of Russian Federation.

Keywords: criminal-procedural definitions, accused, suspected, administrative prosecution, procedure on cases on administrative delinquencies.

Становление административного процесса в России в последние годы происходит, в частности, под немалым влиянием на него уголовного процесса. Предпосылки для этого созданы самим законодателем. Одной из особенностей действующего КоАП РФ является широкое использование дефиниций, характерных для уголовно-процессуального законодательства. Например, в данном кодексе используются такие понятия, как презумпция невиновности, процессуальное действие, идентификация, расследование, осмотр и ряд других.

Заимствование КоАП РФ уголовно-процессуальных дефиниций в науке административного права подвергается, и не без оснований, справедливой критике. Так, по мнению профессора Ю.П. Соловья, реализованная в КоАП РФ уголовно-процессуальная, если можно так выразиться, модель производства по делам об административных правонарушениях заслуживает весьма неоднозначной оценки[1]. В настоящее время допустимость использования уголовно-процессуальных терминов и дефиниций в производстве по делам об административных правонарушениях представляет собой серьезную научную проблему.

Предпринимаются попытки недостаточно обоснованного внедрения в производство по делам об административных правонарушениях уголовно-процессуальных дефиниций.

Как отмечает профессор Н.А. Колоколов, вместо привычных для уха слов (подозреваемый, обвиняемый) в КоАП РФ появилось «лицо, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении». Понятно, какую цель преследовал законодатель подобным многословием: провести четкую грань между уголовным процессом и производством «неуголовным». Однако, как считает Н.А. Колоколов, употребление традиционных уголовно-процессуальных терминов в КоАП РФ привело бы к унификации процесса и было бы одобрено практиками[2].

Аналогичной позиции придерживается и Н.В. Комарова, предлагая внести в КоАП РФ понятие «обвиняемый в совершении административного правонарушения» вместо «лицо, привлекаемое к административной ответственности»[3].

По нашему мнению, введение такой процессуальной фигуры, как обвиняемый в производстве по делам об административных правонарушениях, неприемлемо по следующим соображениям. Во-первых, это противоречит действующей Конституции РФ, в статьях 47—49 которой говорится об обвиняемом в совершении преступления. Во-вторых, согласно ст. 172 УПК РФ лицу, привлекаемому в качестве обвиняемого, должно быть предъявлено обвинение. В то же время КоАП РФ не предусматривает предъявления обвинения лицу, привлеченному к административной ответственности.

В этой связи не может не вызывать возражений правовая позиция Конституционного суда РФ, изложенная в п. 3 постановления от 27.06.2000 № 11-П, в силу которой понятия  «обвиняемый», «предъявление обвинения» должны толковаться в их конституционно-правовом, а не в более узком смысле[4]. Указанная правовая позиция была подтверждена и в п. 5 постановления КС РФ от 16.06.2009 № 9-П[5]. Смысл правовой позиции КС РФ заключается в том, что понятия «обвиняемый», «предъявление обвинения» применимы как к уголовному судопроизводству, так и к производству по делам об административных правонарушениях. Такая позиция представляется более чем спорной. Полагаем, что КС РФ в данном случае расширительно толкует некоторые нормы Конституции РФ. Как уже отмечалось, в статьях 47—49 говорится лишь «об обвиняемом в совершении преступления». Позиция КС РФ была бы обоснованна, на наш взгляд, лишь в том случае, если бы в Конституции РФ был указан «обвиняемый в совершении правонарушения».

Важно отметить, что нынешняя редакция Конституции РФ, в которой сказано  об «обвиняемом в совершении преступления», полностью соответствует  нормам международного права. В статье 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года[6] назван обвиняемый в совершении уголовного преступления. В этой же статье говорится о предъявлении уголовного обвинения.

Таким образом, дефиниции «обвиняемый», «предъявление обвинения», несмотря на позицию КС РФ, неприменимы к производству по делам об административных правонарушениях.

Сомнительными представляются нам и предложения некоторых административистов о выделении в качестве самостоятельной такой процессуальной фигуры, как подозреваемый в совершении административного правонарушения[7]. Как известно, подозреваемый является участником уголовного судопроизводства. Его статус подробно регламентирован ст. 46 УПК РФ. В КоАП РФ указанного участника нет, и это, на наш взгляд, правильно. Следует отметить, что в Законе РФ от 18.04.1991 № 1026-1 «О милиции» (далее — Закон о милиции) в недалеком прошлом неоднократно использовался термин «подозреваемый в совершении административного правонарушения». Однако в связи с введением в действие с 01.07.2002 КоАП РФ Федеральным законом от 08.12.2003 № 161-ФЗ были внесены изменения в ст. 11 Закона о милиции и «подозреваемый в совершении административного правонарушения» заменен «лицами, в отношении которых имеется повод к возбуждению дела об административном правонарушении». Следовательно, Закон о милиции приведен в соответствие КоАП РФ, не предусматривающему процессуальной фигуры подозреваемого. К сожалению, видимо по недосмотру законодателя, соответствующие изменения не были внесены в п. 12 ст. 11 Закона о милиции, уполномочивающий милицию «задерживать военнослужащих, подозреваемых в совершении преступления или административного правонарушения…».

В последние годы в научный оборот активно внедряется дефиниция «административное преследование», заимствованная из уголовно-процессуального законодательства, но не предусмотренная КоАП РФ. Профессором И.В. Максимовым сформулировано даже научное определение административного преследования. По его мнению, административное преследование — это процессуально установленный порядок реализации государством функции по изобличению лица, подозреваемого в совершении административного правонарушения, в целях привлечения его к административной ответственности5. Сама идея административного преследования выглядит весьма привлекательно. Однако нельзя выдавать желаемое за действительное, как это иногда и происходит. Так, К.И. Разоренов указывает, что механизм осуществления административного преследования невозможен без субъекта, его осуществляющего. Круг субъектов административного преследования, по мнению К.И. Разоренова, достаточно обширен, но его рамки в действующем законодательстве четко не определены[8]. Дефиниции «административное преследование» нет в действующем КоАП РФ, а поэтому не имеет смысла говорить и о субъектах, осуществляющих административное преследование. В этой связи заслуживает внимания предложение профессора А.П. Шергина о необходимости законодательного закрепления функции административного преследования и персонификации субъектов, его осуществляющих[9].

В этой связи вызывает недоумение правовая позиция КС РФ, изложенная в упоминавшемся выше постановлении от 16.06.2009 № 9-П, где широко используется термин «административное преследование». Так, в п. 6 этого постановления записано следующее: «Административное преследование и назначение виновным справедливого наказания в той же мере отвечают назначению административного судопроизводства, что и отказ от административного преследования невиновных».

В рассматриваемом нами постановлении КС РФ можно встретить и другую терминологию — «публичное преследование за административное правонарушение». Попутно отметим, что о публичном уголовном преследовании упоминается также и в п. 3 постановления КС РФ от 27.06.2000 № 11-П. Такой подход вполне оправдан, если учесть, что институт уголовного преследования закреплен в УПК РФ, где ему посвящена специальная глава 3 «Уголовное преследование». Что же касается административного или публичного преследования за административные правонарушения, то указанные понятия отсутствуют в действующем КоАП РФ. Трудно согласиться с позицией КС РФ, изложенной в постановлении от 16.06.2009 № 9-П, согласно которой понятие «публичное преследование» должно толковаться в конституционно-правовом, а не в узкоспециальном смысле, в котором оно используется в уголовно-процессуальном законе.

На наш взгляд, такой подход не соответствует действующей Конституции РФ, в которой дефиниции «публичное преследование» нет. Введение Конституционным судом РФ новых понятий «административное преследование за административные правонарушения»и «публичное преследование за административные правонарушения», не предусмотренных Конституцией РФ и КоАП РФ, свидетельствует о попытке КС РФ подменить законодателя, что неприемлемо. Конституционный суд РФ не может быть ни позитивным, ни негативным законодателем, не может вмешиваться в прерогативы законодательной власти[10]. Не вполне понятно, почему КС РФ в своем постановлении от 16.06.2009 № 9-П в одном случае использует термин «административное преследование», а в другом — «публичное преследование». Анализ этого постановления КС РФ не позволяет выявить различий между указанными понятиями.

Вместе с тем при осуществлении правового регулирования производства по делам об административных правонарушениях вряд ли возможно полностью отказаться от уголовно-процессуальных дефиниций. Мы солидарны в данном случае с Ю.И. Черновым, который подчеркивает, что уголовно-процессуальные нормы в ряде случаев могут служить здесь эталоном[11].

Так, целесообразным представляется более широкое использование в КоАП РФ термина «показания». В настоящее время законодатель непоследователен: речь идет не только о показаниях свидетеля (ст. 25.6 КоАП РФ), но и об объяснениях лица, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении (ст. 25.1 КоАП РФ). Что же касается сведений, поступивших от потерпевшего, то в ст. 25.2 КоАП РФ они именуются объяснениями, а в ст. 26.2 — показаниями. Полагаем, что в данном случае использование единой терминологии в КоАП РФ (по аналогии с УПК РФ) было бы вполне оправданно: показания лица, в отношении которого ведется производство по делу об административном правонарушении, показания потерпевшего, показания свидетеля.

На наш взгляд, в производстве по делам об административных правонарушениях вполне допустим допрос. Кстати, ст. 248 утратившего силу Кодекса РСФСР об административных правонарушениях 1984 года устанавливала, что потерпевший может быть допрошен в качестве свидетеля в соответствии со ст. 251 этого же кодекса. В действующем КоАП РФ аналогичная норма выглядит иначе: «Потерпевший может быть опрошен в соответствии со ст. 25.6 настоящего Кодекса». Трудно сказать, чем руководствовался законодатель, заменив «допрос» юридически менее корректным термином «опрос». Нельзя не отметить, что в уголовном процессе допрос относится к процессуальным действиям, а опрос — к оперативно-розыскным мероприятиям, соответственно и их доказательственное значение — разное. К тому же опрос (например, социологический) может вовсе не являться юридической категорией[12].

Сближению уголовного процесса и производства по делам об административных правонарушениях могло бы способствовать применение мер процессуального принуждения. УПК РФ содержит раздел IV «Меры процессуального принуждения», включающий главу «Иные меры процессуального принуждения». Некоторые меры процессуального принуждения являются общими для уголовного процесса и производства по делам об административных правонарушениях, но при этом именуются по-разному. Так, привод в УПК РФ определяется как мера уголовно-процессуального принуждения (ст. 113), а тот же привод в КоАП РФ — это мера, обеспечивающая производство по делу об административном правонарушении (ст. 27.15). Налицо явная нестыковка административного и уголовно-процессуального законодательства. Представляется, что меры, обеспечивающие производство по делам об административных правонарушениях, закрепленные в КоАП РФ, могли бы называться мерами административно-процессуального принуждения. В этой связи целесообразно было бы внести соответствующие изменения в КоАП РФ.

Таким образом, некоторые уголовно-процессуальные дефиниции вполне могут быть использованы в законодательстве об административных правонарушениях. Главное, чтобы при этом не оказались нарушенными принципы производства по делам об административных правонарушениях. Спорные правовые позиции КС РФ, касающиеся производства по делам об административных правонарушениях, не нашедшие отражения в законодательстве, вряд ли будут способствовать эффективности правоприменительной практики по делам об административных правонарушениях.

Библиография

1 См.: Соловей Ю.П. Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях: старые и новые проблемы // Актуальные проблемы административного и административно-процессуального права. — М., 2003. С. 184.

2 См.: Колоколов Н. КоАП РФ: опять судебная практика впереди законодателя // Российский судья. 2003. № 1. С. 41.

3 Комарова Н.В. Рассмотрение дел об административных правонарушениях в органах внутренних дел (милиции): Автореф. дис. … канд. юрид. наук. — Екатеринбург, 2002. С. 8.

4 См.: Постановление КС РФ от 27.06.2000 № 11-П «По делу о проверке конституционности положений части первой статьи 47 и части второй статьи 51 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданина В.И. Маслова» // КонсультантПлюс.

5 См.: Постановление КС РФ от 16.06.2009 № 9-П «По делу о проверке конституционности ряда положений статей 24.5, 27.1, 27.3, 27.5 и 30.7 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях, пункта 1 статьи 1070 и абзаца третьего статьи 1100 Гражданского кодекса Российской Федерации и статьи 60 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан М.Ю. Карелина, В.К. Рогожкина и М.В. Филандрова» // СЗ РФ. 2009. № 27. Ст. 3382.

6 Конвенция от 4 ноября 1950 г. «О защите прав человека и основных свобод» (с изм., внесенными Протоколом от 13.05.2005  № 14). — М., 2010. С. 6.

7 См.: Кононов П.И. Нормы об административном задержании граждан: изменения необходимы // Журнал российского права. 1997. № 11. С. 88; Васильев Ф.П. Процессуальные особенности в административной ответственности в России: Моногр. — М., 2003. С. 68.

8 См.: Максимов И.В. Административные наказания. — М., 2009. С. 56.

9 См.: Разоренов К.И. О понятии функции административного преследования в административно-юрисдикционном процессе // Административное право и процесс. 2010. № 1. С. 46.

10 См.: Шергин А.П. Процессуальная составляющая правового регулирования административной ответственности // Административное право и процесс. 2010. № 3. С. 6.См., например: Астафичев П.А. Реализация нормотворческих полномочий коллегиальных органов народного представительства // Правоведение. 2003. № 5. С. 74; Верещагин А.Н. Является ли Конституционный суд «негативным законодателем»? // Закон. 2010. № 1. С. 185—192.

11 См.: Чернов Ю.И. Соотношение уголовного судопроизводства с процессуальной формой административной ответственности: Дис. … канд. юрид. наук. — Краснодар, 2002. С. 31.

12 См.: Волчецкая Т.С., Хорьков В.Н. Интеграция процессуальных отраслей права (на примере уголовного и административного процессов) // Научные труды Российской академии юридических наук. — М., 2006. Вып. 6. Т. 1. С. 99.