Суверенная власть в киберпространстве и в сетевом пространстве

УДК 342:338.46:002
 
М.Ш. ШАРИФОВ,
кандидат философских наук, соискатель Института государства и права РАН
 
Существенный аспект обеспечения суверенитета в современных условиях  — это распространение системы отношений господства-подчинения в социальные пространства, не характеризуемые признаком территориальности. Речь идет о киберпространстве и о сетевом пространстве как о специфической форме социального взаимодействия. Существуют элементы внедрения государственного суверенитета в эти сферы. Законодатель, органы исполнительной и судебной власти, принимая акты, касающиеся отношений в киберпространстве и в сетевом пространстве, фактически проецируют государственную власть на эту сферу. В связи с необходимостью определения единообразия предлагается апеллировать такими категориями, как «виртуальный суверенитет» и «сетевой суверенитет» как частные случаи государственного суверенитета.
 
Sovereign power in the cyberspace and the netspace
 
Principal aspect of guaranteeing sovereignty nowadays is spreading the relations between supremacy and subordination into social space without territorial indication, which implies the cyberspace and the netspace as a peculiar form of social interaction. The elements of the adoption of state sovereignty into these spheres exist. Legislator, executive and judicial bodies virtually project the state power onto this sphere by passing deeds which concern to the trucks in the cyberspace and the netspace. Against the necessity of uniformity it is suggested to use the categories like 'virtual sovereignty' and 'network sovereignty' as а particular case of state sovereignty.
 
Особенности формирования и реализации общественных отношений как в виртуальном, так и в сетевом пространстве требуют выработки норм, определяющих действия в этих сферах власти народа и государственной власти.
Развитие электронных информационных коммуникаций, в том числе и симуляционных технологий, создало новое пространственное измерение — виртуальное пространство (кибер-пространство). Термин «киберпространство» впервые появился в романе У. Гибсона «Нейромант»[1]. Киберпространство — это система коммуникативных действий и отношений, а также ресурсы, накапливаемые в результате совокупной человеческой деятельности, связанные в единую глобальную структуру. Верховный суд США дал киберпространству такое определение: «Уникальный носитель, известный его пользователям как киберпространство, не находящийся на определенной территории, но доступный каждому в любой точке мира через Интернет»[2].
Исследователи, подчеркивая производность киберпространства, отмечают тенденцию к усилению восприятия его отдельными лицами и социальными группами как некой социальной реальности[3].
Будучи альтернативным пространственным измерением, киберпространство является фактором разрушения Вестфальской системы, в том числе и трансформации ее стержня — института суверенитета. Киберпространство характеризуется некоторыми западными исследователями как «пресловутый враг суверенитета»[4].
Влияние государственной власти на виртуальное сообщество является ограниченным. Несмотря на всю совокупность властных полномочий, государство в настоящее время выступает в киберпространстве лишь как виртуальный актор, обладающий более развитыми информационными ресурсами и возможностью ограничить допуск к киберпространству (в целом или в отдельных секторах) иных акторов. Киберпространство, организованное на сетевых принципах, затрудняет распространение суверенитета государств на виртуальное сообщество.
Особую роль в ограничении суверенитета в виртуальном сообществе играют параметры киберпространства (реальность по принципу воздействия, эфемерность, интерактивность, условность параметров, анонимность акторов, формирование виртуальной идентичности, превращение знания и доступа к виртуальной среде в основные факторы социальной виртуальной стратификации)[5].
Значимым является неприятие виртуальным сообществом принципов социальной стратификации, доминировавших в индустриальном обществе. Для стратификации в киберпространстве определяющим фактором становится уровень знаний виртуального актора. Привилегированный слой образуют акторы, имеющие более широкий доступ к информации и разбирающиеся в информационных потоках. Государственная власть оказывается недееспособной в регулировании процессов стратификации в киберпространстве — виртуальное сообщество превращается в несоприкасающийся с государством по вопросам стратификации социальный феномен.
По-новому вырисовывается проблема сепаратизма. Многообразие виртуальной идентичности[6], размежевание индивидуальной и групповой виртуальной идентичности[7]  в киберпространстве предоставляет национальным меньшинствам не подпадающую под суверенитет
какой-либо страны территорию, на которой эти национальные меньшинства могут заниматься конструированием и укреплением своей национальной идентичности вне пределов досягаемости со стороны государственного вмешательства и контроля. Национальные меньшинства благополучно пользуются такой возможностью и все эффективнее воплощают политику виртуальной самоидентификации в онлайновом мире.
С теоретической точки зрения примечательными являются проекты виртуального государства, в результате реализации которых в киберпространстве создаются виртуальные модели государства в определенном секторе компьютерной виртуальной реальности. Об одном таком государстве — «Свободная бирманская коалиция» (Free Burma Coalition) — упоминают Й. Фергюсон и Р. Мэнсбач[8]. Это государство территориально находится лишь в киберпространстве и «предлагает свою солидарность, которая трудно достижима географически»[9]. Реализация «суверенитета» виртуального государства основана на формах прямой демократии — в виде постоянных референдумов среди «граждан» этого государства. Виртуальные государства не являются суверенами в классическом понимании, но изучение феномена виртуального государства существенно для понимания механизма трансформации суверенитета в киберпространстве.
Традиционное содержание суверенитета не знает понятия киберпространства и не ощущает своих границ в нем. Используемый термин «информационный суверенитет» не охватывает круг возникающих отношений. Появляется необходимость обогащения института суверенитета виртуальным содержанием — наделением государства суверенными правами в виртуальной среде. Виртуальный суверенитет — право государства на формирование и осуществление национальной политики по регулированию возникающих в киберпространстве отношений, обеспечению развития и функционирования виртуального сообщества, а также нейтрализации негативных последствий функционирования киберпространства.
Знаковой проблемой виртуального суверенитета является проблема определения юрисдикции, т. е. определения национального законодательства, под регулирование которого подпадают те или иные отношения в киберпространстве. Категория «юрисдикция» пересекается с территориальным верховенством. Понятие «юрисдикция» апеллирует к территориальному фактору. Юрисдикция ограничена территорией государства.
В отношении проблемы киберпространства вопрос обостряется минимальным значением территориальности для возникновения и развития общественных отношений в киберпространстве. В связи с технологическими особенностями функционирования киберпространства отношения между виртуальными акторами могут охватывать территорию различных стран. Свободное использование средств коммуникации при передаче информации в киберпространстве является одним из ключевых положений организации всемирной глобальной сети.
Действия виртуальных акторов переводятся в электрические импульсы, которые могут транзитом пересекать территорию различных стран. Однако распространение правовых норм транзитных стран на социальные отношения, складывающиеся между акторами киберпространства, необоснованно.
Здесь следует отличать юрисдикцию государства над информацией, идущей через его территорию, от юрисдикции государства над соответствующими техническими средствами передачи, а также от юрисдикции над лицом, находящимся на территории государства и вступающим в киберпространство в качестве стороны общественного отношения. Государство может регулировать передачу сигналов по линиям электронной связи, находящимся на его территории, но содержание пересылаемой информации будет находиться вне его правового поля. В Великобритании регулирование полномочий государственных органов по использованию глобальных электронных сетей, находящихся на территории страны, прописывается в законе Regulation of Investigatory Powers Act, принятом в 2000 году[10]. Особых разногласий в определении юрисдикции над лицами, находящимися на суверенной территории, не существует. Многочисленные международные акты и национальные законы регулируют возникающие в этой сфере вопросы.
Вторая составная проблемы экстерриториальности киберпространства заключается в том, что с технологической точки зрения социальные отношения в виртуальной реальности могут не затрагивать географическую территорию отдельных стран, но иметь существенное значение с правовой точки зрения, в том числе для обеспечения суверенитета (государственного, народного и национального). В этом случае возникает правовое противоречие: обеспечение суверенитета одной страны требует ее распространения за пределы суверенной территории. Например, когда соответствующая информация (по вопросам насильственной смены власти, нарушения территориальной целостности и т. д.) находится на сервере, расположенном на территории иной страны.
Правовой пробел в том, что действия лица в киберпространстве могут быть непротивоправными с точки зрения законодательства страны размещения сервера (или страны, из которого происходит услуга). Неадекватность данного подхода нашла свое отражение в Директиве Совета Европейского Сообщества от 27.09.1993 № 93/83/ЕЭС «О согласовании ряда правил, касающихся охраны авторского права и смежных прав в сфере спутникового вещания и кабельной ретрансляции».
Для глобальных информационных систем проблема усложняется тем, что страна размещения сервера может не совпадать со страной регистрации домена. В силу этого в правоприменительной практике редко используется критерий нахождения информации на сервере для определения юрисдикции. Например, в деле Steven Rambam против JDO американский суд установил недостаточность критерия нахождения сервера для установления юрисдикции2[11]. По тем же основаниям проблема суверенитета не может быть решена и при использовании в качестве критерия «национальной принадлежности» страницы в киберпространстве.
Существует потребность в разработке норм международного права, определяющих правовой режим киберпространства, в том числе и по вопросу коллизий суверенитета. Проблема суверенитета и юрисдикции в киберпространстве, как справедливо указывают К. Браун и
С. Кайа, «не может быть урегулирована самостоятельно ни в одном государстве, исходя только из существующих норм национального законодательства. Решение этой проблемы возможно лишь принятием соответствующей международной конвенции»[12].
Правовые положения Брюссельской конвенции по вопросам юрисдикции и принудительного исполнения судебных решений в отношении гражданских и коммерческих споров от 27.09.1968 и Конвенции о юрисдикции и приведении в исполнение судебных решений по гражданским и коммерческим делам от 16.09.1988 (Лугано) малоэффективны в отношении рассматриваемой проблематики и не охватывают все нюансы. К тому же перечисленные акты являются региональными.
Значимым достижением в реализации суверенитета государства непосредственно в кибер-
пространстве могла бы стать Будапештская конвенция «О борьбе с киберпреступностью», подготовленная Советом Европы в 2001 году. Конвенция подписана представителями 30 стран (в том числе государств—членов Совета Европы, а также США, Канады, Японии и ЮАР) в ноябре 2001 года. Конвенция предусматривает создание транснационального органа, работающего в режиме on-line и имеющего полномочия по удалению материалов вне зависимости от физического местонахождения интернет-ресурса. Однако положения данной конвенции не были реализованы.
В теории международного права выход из сложившейся ситуации предлагается в приравнивании киберпространства к территориям, подпадающим под определенный национальный или международный режим:
— рассматривать киберпространство в рамках теории «международных пространств» как четвертое пространство наряду с Антарктикой, космосом и открытым морем, тогда выбор законодательства основывается на национальном, а не на территориальном принципе[13];
— рассматривать киберпространство как «особое место», что требует установления правовой границы между киберпространством и не виртуальным (реальным) миром, а также нормативного закрепления виртуального суверенитета.
Нерешенной остается проблема территориальности суверенитета в связи с распространением социальных сетей. Социальные сети (Public Networks) становятся главными структурными звеньями, определяющими основные характеристики общественно-политического пространства[14]. Фрэнсис Фукуяма дает следующее определение сети: «Сеть — это группа индивидуальных агентов, которые разделяют неформальные нормы или ценности, помимо тех, которые необходимы для обычных рыночных операций»[15]. Архитектура складывающегося сетевого общества не приемлет вертикальную иерархию. Социальные сети выступают в качестве важнейшего источника трансформации отношений господства-подчинения[16]. Вычерчивается новая линия противостояния между вертикальной структурой суверенной государственной власти и горизонтальным императивом сетевого общества.
Социальная сеть представляет собой разновидность социальной организации. Условием возникновения социальной организации выступает необходимость осуществления некой сложной целевой совместной деятельности[17], а также достижения системного эффекта[18]. Процесс становления организации приводит к формированию целенаправленных общественных властных отношений, порождающих потребность в установлении «систем ценностей и норм поведения»[19]. Ценности и нормы сети заключаются в том, чтобы «простираться от простого принципа взаимности между двумя друзьями до сложных ценностных систем, созданных организованными религиями. Неправительственные организации (такие, как Международная амнистия и Национальная организация женщин) осуществляют координированные действия на основе общих ценностей. Как в случае с друзьями или членами религиозной общины, поведение членов организации не может быть объяснено на основе лишь экономических интересов»[20]. Зачастую социальные сети могут вырабатывать нормы, носящие правовой характер (в частности, международные глобальные организации)[21].
Преобладание в сети внутренних (условно можно сказать корпоративных) норм и ценностей системы отношений господства-подчинения строятся на встречном характере подчиненности звеньев. Субъект, вступая в сеть и тем самым ограничивая свою власть, получает встречное удовлетворение в форме властных полномочий участника сетевых отношений. Поэтому взаимодействие субъектов и реализация публичной власти внутри сети осуществляются на ином основании, чем иерархические взаимоотношения.
Наиболее остро противостояние государства и сетевого общества находит свое выражение и в проблеме территориальности. В сетевой структуре зависимость выполняемых функций от пространственной близости сведена к минимуму: социально-политическое пространство структурируется вокруг финансовых и информационных потоков, а не на основе территориальной принадлежности. По мнению М. Кастельса, формирующееся общество имеет «новую пространственную форму, которая развивается в разных социальных и географических контекстах, — мегаполисы»[22]. Под новым углом вырисовывается проблема соотношения суверенитетов отдельных стран: сетевые структуры вынуждают правительства проецировать государственную власть за пределы территорий, на которых распространяется суверенитет государства. Становление террористического сетевого сообщества привело к тому, что законодательными органами некоторых государств разрешены подготовка и осуществление контртеррористических мероприятий на территории иных стран.
Детерриториальность сетевого общества порождает специфические проблемы при реализации суверенитета в сетевом социальном пространстве. При традиционном понимании суверенитета государственная власть оказывается вытесненной из социальных отношений, возникающих между звеньями социальных сетей, а также между отдельными сетями. Государство утрачивает власть над сетевой структурой, обладая лишь частичным влиянием над тем звеном, которое находится на его территории. Однако взаимозависимость звеньев социальных сетей приводит к тому, что государственная власть оказывается не в состоянии полностью реализоваться: звено подчиняется более закономерностям функционирования сети (в том числе и принципу саморегуляции), чем государственному аппарату.
Детерриториальность сетевого общества не исключает территориальности организации сетевых структур: функционирование звеньев сети (в том числе головных и периферийных) сопряжено с пространственно-географическими показателями. Входящие в сетевые структуры физические лица продолжают оставаться «привязанными» к территориям и подчиненными гражданству национального государства.
Детерриториальность сети непосредственным образом связана с таким ее свойством, как открытость: социальные сети могут быстро и неограниченно расширяться путем включения новых звеньев, не рискуя потерять внутреннюю структуру отношений господства-подчинения и целостность[23]. Процессы установления и расширения отношений господства-подчинения в социальных сетях по временно-пространственным параметрам на порядок опережают возможности ответного реагирования государства (или международного сообщества государств). Это создает угрозу для реализации государственного суверенитета.
Взаимодействие государства и социальных сетей приводит к перераспределению полномочий и ресурсов. Современные сетевые структуры все плотнее оплетают государственные институты разных стран. Данный процесс приводит к взаимопроникновению полномочий государств вне традиционных межгосударственных отношений[24]. В итоге институты государств «растворяются»в различных интернациональных сетях и де-факто функционируют автономно от «собственного» государства[25], что создает предпосылки для пересмотра некоторых положений современного понимания суверенитета как на национальном уровне, так и в международном праве.
Неспособность существующих систем государственного управления контролировать ту или иную активность социальных сетей приводит к расширению спектра властных субъектов в системе отношений господства-подчинения.
В этот спектр, помимо традиционных органов государства и структур общества, начинают входить сетевые организации.
Существуют прецеденты наделения неправительственных организаций полномочиями по международной защите прав человека, привлечения их к реализации норм международного экологического права в работе Экономического и социального совета ООН; им также  предоставлялись статус наблюдателя в международных организациях, право петиции, право на устные выступления.
Все это требует отхода от традиционных принципов при реализации суверенитета в сетевом пространстве. Распространенные трактовки суверенитета не позволяют наделить государственную власть полномочиями, которые дали бы ей возможность обеспечить надлежащее государственно-правовое регулирование общественных отношений, возникающих в ходе функционирования сетевых структур. Анализ содержания актов, регулирующих эти отношения, позволяет говорить о появлении нового типа суверенитета, который можно определить как «сетевой суверенитет».
Внедрение в юридическую доктрину и правоприменительную практику обновленного определения «сетевой суверенитет» позволит устранить многие вышеописанные пробелы и противоречия. Сетевой суверенитет — право государства на формирование и осуществление национальной политики по контролю и регулированию на своей территории деятельности
социальных сетевых структур, а также на пресечение на территории других стран деятельности сетевых структур, направленной на нарушение собственных конституционных основ и конституционной безопасности. Сетевой суверенитет позволит в соответствии с конституцией и действующим законодательством, нормами международного права самостоятельно и независимо, с соблюдением баланса интересов личности, общества и государства:
— определять и обеспечивать национальные интересы в условиях сетевого общества;
— определять государственную внутреннюю и внешнюю политику регулирования деятельности сетевых структур;
— распоряжаться национальными сетевыми ресурсами;
— гарантировать национальную безопасность.
Сетевой суверенитет не требует наделения государственных структур чрезвычайными полномочиями. Для него характерным является наличие правовой возможности регулировать деятельность социальных сетей как специфического социального феномена.
 
Библиография
1  http://lib.ru/GIBSON/gibso01.txt#0
2  Цит. по: Федосеева Н.Н. Сущность и проблемы электронного документооборота // Юрист. 2006. № 6. С. 62.
3  См., например: Розин В.М. Философия техники. — М., 2001. С. 268.
4  Wright R. Nonzero: The Logic of Human Destiny. — N. Y., 2000. P. 217.
5  См.: Лешкевич Т.Г. Философия науки: традиции и новации. — М., 2001. С. 390—392.
6  См.: Foster D. Community and identity in the electronic village // Ed. by Porter D. Internet culture. — N.Y., 1997. P. 25.
7  См.: Martin D.-C. The choices of identity // Social identities. — Oxford, 1995. Vol. 1. P. 5.
8  См: Ferguson Y. H., Mansbach R.W. Technology and the Transformation of Global Politics // Paper prepared for the 2000 annual meeting of International Studies Association. — Los Angeles. 2000. March.
9  Arachnophilia // The Economist. 1996. August 10—16. P. 28.
10 http://www.england-legislation.hmso.gov.uk/acts/acts2000/ 20000023.htm
11  См.: Jewish Defence Organisation v. // Superior Court of Los Angeles County. № B129319. Cal. App. 1999. 2d Dist.
12  Brown K., Kaya S. The problems of International Finance Law And Electronic Commerce. — Sydney, 2000. P. 56.
13  См.: Федосеева Н.Н. Указ. соч. С. 63.
14  См.: Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. — М., 2000. С. 171.
15  Фукуяма Ф. Великий разрыв / Пер. с англ. под общ. ред. А.В. Александровой. — М., 2003. С. 273.
16 См.: Мальковская И.А. Многоликий Янус открытого общества: опыт критического осмысления ликов общества в эпоху глобализации. — М., 2005. С. 136.
17  См.: Лафта Дж.К. Теория организации. — М., 2003. С. 13.
18  Там же. С. 88.
19 Там же. С. 8.
20  Фукуяма Ф. Указ. соч. С. 273.
21  См.: Най Дж.С. Гибкая власть: как добиться успеха в мировой политике. — Новосибирск, 2006. С. 130.
22  Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. — М., 2000. С. 378.
23  См.: Кастельс М. Указ. соч. С. 495—496.
24  См.: Anne-Marie Slaughter. A New World Order. — Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004. P. 12.
25  Там же. P. 14.