Толкование правовых норм и его значение для развития древнегреческой юриспруденции

УДК 340.132.6(091) 

Страницы в журнале: 151-155

Ю.В. НЕДИЛЬКО,

доцент кафедры теории и истории государства и права Кубанского государственного аграрного университета e-mail: igp@sgap.ru

Исследуется развитие интерпретационной деятельности в Древней Греции; анализируется влияние деятельности судебных органов, выдающихся философов и судебных ораторов на восприятие смысла правовых предписаний; обосновывается важность толкования норм права для эволюции законодательства.

Ключевые слова: закон, толкование правовых норм, интерпретационная деятельность, судьи, пробел в праве, уяснение и разъяснение правовых норм.

Interpretation of legal norms and its significance for the development of ancient Greek law

Nedilko Y.

We investigate the development of interpretive activities in ancient Greece, examines the influence of the judiciary, the outstanding philosophers and legal speakers on the perception of the meaning of legal requirements; Moreover, the importance of interpretation of the law for the evolution of the law.

Keywords: law, the interpretation of legal rules, interpretation activities, a judge, a gap in the law, understanding and clarification of the law.

Согласно анализу имеющихся источников, в Древней Греции большое значение придавали правильному пониманию смысла правовых норм. В качестве доказательства можно привести строки Энния, которые он вложил в уста своего Пифийского Аполлона, на основании которых народы, цари и все граждане от него «совета ждут»: «Не зная, что им делать. Помогаю им И, вразумляя, подаю советы я, Чтоб дел неясных не решали наобум»[1].

Это мы можем видеть на примере законов Ликурга. Как говорит одна из его ретр, они не были писаными, но при этом прочно вошли в образ жизни людей, «сжились» с ними[2]. Образ жизни спартанцев подтверждает, что содержание законов точно претворялось в жизнь. Это подчеркивается высказываниями Сократа, который утверждал: спартанец Ликург никогда не возвысил бы Спарту над другими государствами, если бы не вселил в нее в высокой степени дух повиновения законам[3].

Если законы, необходимые для счастья и нравственного совершенства граждан, выполнялись добровольно, при этом будучи не письменными, а передаваемыми из уст в уста, это значит, что в спартанском государстве производилась правильная их интерпретация. Такого положения невозможно добиться, если не уделять особого внимания проблемам разъяснения и понимания правовых предписаний.

О важности толкования правовых норм в Древней Греции позволяют также судить результаты некоторых реформ Солона. Его законы содержали неясности и противоречия. Естественно, чтобы разрешить какое-либо юридическое дело на основе этих законов, нужно было прибегнуть к его интерпретации. Когда стороны не могли посредством толкования разрешить спор, они вынуждены были обращаться к судьям. Источники свидетельствуют, что неясность и противоречивость законов Солона сыграла на руку древнегреческим судьям как интерпретаторам: их авторитет повысился, поскольку всякое спорное дело приходилось вести перед ними, и в этом случае они представлялись как бы господами над законами[4].

Однако данное мнение не следует считать однозначным. Даже сам Плутарх, приводя его, не настаивал на нем, а лишь указывал, что об этом «говорят». Такая неубежденность послужила основанием для решительного опровержения указанной позиции со стороны некоторых исследователей, например Аристотеля. Неясность законов Солона, по его мнению, объясняется не желанием предоставить право решающего голоса судьям или народу, а неумением законодателя в общей форме выразить наилучшее. Поэтому законы не были свободны от пробелов, а классификация и интерпретация правонарушений, не предусмотренных нормами права, зависели от судей[5].

Кроме значимости правильной интерпретации непосредственно самих правовых предписаний и их влияния на государственную и общественную жизнь, древние греки также отмечали, что толкование может оказать существенное влияние и на формирование положений закона. Так, прежде чем издавать закон, Платон считал необходимым разъяснение сущности неправильных поступков: какие из них являются добровольными, а какие — невольными, чтобы правоприменитель мог руководствоваться установленным положением и был бы в состоянии судить, подходит к конкретному случаю данное установление или нет[6].

Законодательная процедура в Древней Греции предусматривала толкование устанавливаемых правовых предписаний, поскольку осуществлялась следующим образом. После одобрения законопроекта народным собранием он передавался для окончательного рассмотрения в суд присяжных — гелиэю, а именно  в коллегию помофетов. Народным собранием назначались особые лица, которые должны были осуществлять защиту старых законов, — синдики, или синегоры. Рассмотрение законопроекта в коллегии помофетов происходило в виде судебного процесса: лица, предложившие законопроект, становились обвинителями старых законов, а синдики — их защитниками. Очевидно, что в данной процедуре каждая сторона осуществляла толкование законодательных актов с собственной позиции, что позволяло выявлять достоинства и недостатки законов в текущем периоде времени, целесообразность принятия с точки зрения практики и делать верные выводы о необходимости реформирования законодательства.

Решение в коллегии помофетов постановлялось в результате голосования; одобренный законопроект приобретал силу закона. Окончательный вердикт по вопросу принятия закона, как и право вето, было в руках у гелиэи.

Таким образом, еще в Древней Греции понимали, что правильная интерпретация, а следовательно, и исполнение законов находится в прямой зависимости от уяснения их формулировок субъектами правотворчества.

Толкование правовых норм Платон считает мощным оружием в руках законодателя. По его мнению, наиболее восприимчивы и благосклонны граждане будут к законам, содержащим своего рода преамбулу, разъясняющую необходимость их принятия[7]. Можно предположить, что такое вступление к правовым актам в некоторой степени позволяло разъяснить их смысл и облегчить работу правоприменителей и интерпретаторов: при неоднозначном смысле положений закона им будет легче выбрать ту интерпретацию, которая соответствовала бы намерениям законодателя.

Однако уже тогда было известно: закон не может охватить абсолютно все жизненные ситуации. Согласно утверждениям Аристотеля, всякий закон — общее положение, а относительно некоторых частностей нельзя дать верных родовых определений. В тех случаях, когда должно представить общее положение и нельзя это сделать вполне верно, закон держится происходящего чаще всего, причем недостаточность закона сознается[8].

Случается, что отношения по своему характеру должны попадать в сферу правового регулирования, но являются либо полностью урегулированными, либо урегулированными недостаточно. В этом случае уже в Древней Греции считали необходимым восполнить пробел, причем, надо полагать, не только посредством совершенствования законодательства, но и путем толкования правовых норм, в том числе и расширительного, либо путем аналогии. По словам Аристотеля, если закон есть общее положение, а частный случай не подходит под общее положение, то, говоря безусловно, правильно поступит тот, кто исправит недостаток и восполнит пробел, оставленный законодателем; недостаток, который и сам законодатель исправил бы, если бы присутствовал и если бы он знал о таком случае, когда давал закон[9].

Очевидно, что в данном случае Аристотель имеет в виду правоприменителя, который, в отличие от законодателя, не может принять новую правовую норму. Все средства, которыми обладает правоприменитель при разрешении пробела в праве, — это расширительное толкование либо тесно связанные с ним аналогия закона и аналогия права. Поэтому, как представляется, именно о значении этих средств в преодолении пробелов говорил Аристотель. Более того, он приветствовал критику закона, не соответствующего обстоятельствам дела, в суде.

При этом возможность исправления, по мнению Аристотеля, не должна освобождать законодателя от составления качественных законов при разрешении дел, оставляющих меньше простора для судейского усмотрения[10].

При интерпретации правовой нормы он ставил на первое место не букву закона, а понимание действительной воли законодателя, т. е. дух закона[11].

Одобрение полномочий суда в области восполнения пробелов в праве присутствует и у Платона. Он считал, что как бы тщательно законодатель ни старался прописать все положения закона, с течением времени все равно выявляются недостатки или пробелы. В такой ситуации законодатель не должен быть столь безрассуден, чтобы не признать неизбежно пропущенным того, что нуждается в дальнейшем исправлении. Поэтому законодатель, включая основные государственные вопросы в сферу собственного правового регулирования, может предоставить суду функции правотворчества по мелким вопросам[12].

Поскольку в Древней Греции суды не издавали законов, а ограничивались собственными судебными решениями, можно предположить, что они, используя систематическое толкование правовых норм, логические приемы, расширительное толкование и аналогию, вполне могли выводить новые правовые предписания, не вступающие в противоречие с уже существующими, а напротив, тесно переплетающиеся с ними.

Необходимо отметить большую роль юридической науки в развитии толкования. Еще Платон отмечал, что его современники не только в устных спорах комментировали положения правовых актов, но и издавали письменные труды по вопросам права. Он считал обязательным для судей ознакомление с этими трудами, поскольку их изучение позволяло судьям самосовершенствоваться[13]. Изучение нескольких интерпретаций нормы права позволяло судье сформировать наиболее точную и объективную точку зрения и вынести справедливое решение по спорному вопросу.

В трудах Платона мы можем найти и прообраз современного официального толкования[14]. По его мнению, в идеальном государстве необходимо существование органа, в компетенцию которого входила бы охрана законов, — ночного собрания. Члены ночного собрания заранее должны готовить себе преемников, и эта подготовка заключалась в разъяснении последним членами ночного собрания положений законов, дабы текст и смысл их существовал неискаженным на протяжении длительного времени. Поскольку именно их понимание буквы и духа закона передавалось из поколения в поколение, а стало быть и исполнялось, — это вполне можно признать официальным толкованием.

Следует отметить, что на формирование внутреннего убеждения правоприменителей в отношении смысла правовой нормы имел влияние не только текст закона, выражающий точку зрения законодателя, но и интерпретация текста, данная иными лицами. Так, среди древнегреческого исторического наследия можно обнаружить сочинения выдающихся афинских ораторов — Лисия и Демосфена. В числе прочих сочинений встречаются и речи, написанные для выступлений в судебных процессах, в которых выражается личное мнение оратора о смысле правовой нормы и о соответствии совершенного деяния содержанию закона.

Бывали случаи, когда мнение выдающегося оратора расходилось с точкой зрения судьи и ораторы не стеснялись ее оспаривать. Так, в 352 году до н. э. Демосфеном была написана речь для выступления против проекта постановления Совета амфиктионов, внесенного Аристократом[15], согласно которой предводитель наемников Харидем, являющийся на тот момент уже афинским гражданином, получил особую защиту, поскольку в случае его убийства постановлялось задержать виновного, если он находился в любом государстве—союзнике Афин. Приводя цитаты из законов, необходимых для разрешения этого дела, и толкуя их, Демосфен доказывает несправедливость положений, содержащихся в проекте постановления. Причем явно, что толкование, данное оратором, основывалось на принципах презумпции невиновности, справедливости и равенства перед законом и судом.

Следовательно, в Древней Греции подвергались толкованию не только правовые нормы, но и акты их применения. Демосфен в своей речи, направленной против Аристократа, пытается показать, что некоторые положения закона интерпретируются в его проекте постановления слишком вольно. В результате этого нарушаются существующие правовые нормы.

Постановления должны формироваться в соответствии с законами. Поэтому человек, подготовивший критикуемое постановление, нарушил закон. Из текста речи видно, что в трактовке древнегреческих юристов уже существовало различие между законами и актами применения права, поскольку там приводится цитата из закона, гласящая, что не разрешается издавать законы, касающиеся лишь одного человека, если они не будут распространяться равным образом на всех граждан Афин.

Эти тезисы, данные Демосфеном, свидетельствуют о том, что уже в Древней Греции интерпретация осуществлялась с учетом юридической силы актов и их деления на нормативные и индивидуальные.

В конце своей речи Демосфен ссылается на греческий закон, гласящий, что ни одно постановление, вынесенное Советом или народным собранием, не может быть выше закона[16].

Демосфен в своей речи фактически утверждал: правовые нормы не должны подлежать излишне расширительной интерпретации, поскольку, кроме нарушений закона, это может повлечь попрание интересов общества и государства в пользу интересов частных лиц.

Детальная характеристика и трактовка положений закона в речах  Демосфена позволяют сделать вывод о том, что его речи, произнесенные в судах, следует отнести к предысточникам современного профессионального толкования правовых норм.

Важно отметить: не все современники уважительно относились к деятельности судебных ораторов. Тисий и Горгий Леонтинский определяли эту деятельность как орудие убеждения. Двоякое отношение к ней демонстрировал Платон, называя ее то тенью частицы науки управления государством, то четвертой частью лести. Эпикур причислял судебное ораторство к дурным наукам и называл его искусством обманывать[17].

Можно по-разному оценивать деятельность судебных ораторов, но нельзя отрицать тот факт, что она оказывала зачастую положительное влияние на толкование правовых норм и дальнейшее их развитие.

Несмотря на этот позитивный аспект, исследователям очень трудно оценивать, насколько эффективными были тактика действий и ораторские уловки, поскольку исход процесса, на котором произносилась та или иная речь, зачастую нам неизвестен. Кроме этого, выдержки из правовых актов, представленные тем или иным оратором, в речах бывают опущены, недостоверны либо искажены переписчиками. Такое положение дел не дает нам возможности реконструировать буквальное содержание правовой нормы, о нем мы можем догадываться лишь исходя из точки зрения интерпретатора. Исследователи[18] отмечают, что основной упор в своих речах ораторы делали не столько на законы, сколько на убеждения, социальные ценности, страхи и патриотизм аудитории, исходя из чего не все аспекты, содержащиеся в речах ораторов, даже чисто процессуальные, заслуживают доверия.

Греческие исследователи права постклассического периода отмечали многоаспектность толкования правовых норм. Ими был сделан вывод о том, что интерпретация одной и той же нормы права различным людям может дать неодинаковые ответы либо в различных случаях приводить интерпретатора к одинаковым выводам.

Учитывая такое свойство толкования права, подчеркивалось, что при его осуществлении важно придерживаться естественно-правовых принципов и, исходя из этого, выбирать, стоит ли строго соблюдать букву закона либо необходимо прислушиваться к его духу. Человеколюбивым государем допускается отступление от точности написанного. Он сам добавляет то, чего недостает, поскольку сам стоит выше закона и, таким образом, смягчает дух закона[19].

Следовательно, еще в Древней Греции были заложены основы современного толкования правовых норм, его подразделения на буквальное, расширительное и ограничительное; неофициальное и официальное; доктринальное (осуществляемое древнегреческими основателями юридической науки) и профессиональное. Древнегреческие юристы толковали правовые нормы исходя из буквы либо из духа закона. Данные достижения впоследствии дополнялись и совершенствовались в других государственно-правовых системах.

Библиография

1 Цит. по: Антология мировой правовой мысли: в 5 т. / рук. науч. проекта Г.Ю. Семигин. Т. 1: Античный мир и Восточные цивилизации. — М., 1999. С. 248.

2 См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания / пер. В. Алексеева. Т. 1. — М., 1987. С. 94 —122.

3 См.: Ксенофонт. Сократические сочинения / пер. С.И. Соболевского. — СПб., 1993. С. 163.

4 См.: Плутарх. Указ. соч. С. 172—181.

5 См.: Ruschenbusch E. // Historia. Bd. VI. 1957. S. 257—274.

6 См.: Платон. Законы // Собрание сочинений: в 4 т. Т. 4. — М., 1998. С. 315—317.

7 Там же. С. 480—481.

8 См.: Этика Аристотеля / пер. с греч. Э. Радулова. — СПб., 1998. С. 102.

9 Там же.

10 См.: Разумович Н.Н. Политическая и правовая культура. Идеи и институты Древней Греции. — М., 1989. С. 210.

11 Там же. С. 209.

12 См.: Платон. Указ. соч. С. 520—521, 623.

13 Там же. С. 704.

14 Там же. С. 715—716.

15 Там же. С. 167—191.

16 См.: Платон. Указ. соч. С. 191.

17 См.: Аммиан Марцелин. Римская история / пер. Ю. Кулаковского при участии проф. А. Сонни. — СПб., 1994. С. 471.

18 См.: Кудрявцева Т.В. Народный суд в демократических Афинах. — СПб., 2008. С. 15; Ober J. The Athenian Revolution. Essays on Ancient Greek Democracy and Political Theory. — Princeton, 1996. P. 115.

19 См.: Фемистий. О человеколюбии // Themistii orationes quae supersunt / ed. G. Downey. — Lipsiae, 1951. Vol. 1. P. 20—21.