Трансгрессия публичного и частного в правовом регулировании деятельности органов службы судебных приставов: критический анализ готовящихся преобразований гражданского законодательства

УДК 347.1

Страницы в журнале: 80-87

В.А. ГУРЕЕВ,

кандидат юридических наук, зав. кафедрой организации службы судебных приставов и исполнительного производства Российской правовой академии Минюста России vladimirgureev@mail.ru

Раскрывается сущность взаимосвязи законодательного регулирования принудительного исполнения актов юрисдикционных органов и частного законодательства. Приводится перечень проблем, не позволяющих эффективно обращать взыскание на имущественные права должника, равно как и рассматривать должника-организацию в качестве стороны исполнительного производства со стабильным гражданско-правовым статусом юридического лица. Формулируются предложения по изменению сложившейся ситуации.

Ключевые слова: эффективность исполнительного производства, судебный пристав, обращение взыскания на имущество, поправки в гражданское законодательство.

A transgression public and private order in the sense of bailiff's body  activities: critical review of civil law amendments

Gureev V.

This article is about vice-versa influence in the sense of enforcement legislation and private legislation as well. Author describe a sum of problems concerning with debt collection rights of property and civil status of the debtor. This allow the issue of low effectiveness enforcement proceedings as a result of indicated problems. There are some legislation propositions in the cause of illustrated situation.

Keywords: enforcement effectiveness, bailiff, charging of property, civil legislation amendments.

Проблема недостаточной эффективности деятельности органов Федеральной службы судебных приставов на современном этапе характеризуется многоаспектностью и может быть в полной мере осознана, а впоследствии и разрешена лишь посредством научного осмысления всего многообразия юридического инструментария воздействия на складывающиеся в данной области общественные отношения.

Несмотря на признание за исполнительным производством публично-правовой сущности, совершение исполнительных действий и применение мер принудительного исполнения зачастую направлены на имущественную сферу должника, а следовательно, непосредственно корреспондируют с гражданско-правовым режимом объектов обращения взыскания. Кроме того, сам статус должника, взыскателя, иных субъектов, участвующих в исполнительном производстве, также детерминируется нормами частного права.

Влияние частноправового порядка на исследуемую сферу правовой действительности сложно переоценить. При этом концептуально видится правильным выделить три вектора трансгрессионного влияния частного права на приведенную разновидность административного процесса:

1) по субъектам. Стороны исполнительного производства (должник и взыскатель) обладают гражданско-правовым статусом, предопределяющим их способность к участию в экономическом обороте от своего имени, приобретению субъективных прав и обязанностей, а также к несению имущественной ответственности по всем своим обязательствам и публично-правовым обязанностям. Особое значение сказанное приобретает в отношении должников-организаций;

2) по объектам.  Имущество, являясь объектом гражданских прав (ст. 128 ГК РФ), выступает, в свою очередь, и объектом обращения взыскания по исполнительным производствам имущественной направленности — наиболее распространенной категории исполнительных производств;

3) по процедурам. Отдельные логически обособленные этапы общего порядка обращения взыскания на имущество должника непосредственно либо субсидиарно урегулированы гражданским законодательством. Один из наиболее характерных примеров — публичные торги в рамках исполнительного производства.

Гражданско-правовой статус юридического лица — организации, по терминологии законодательства об исполнительном производстве, — определен ГК РФ, а также принятым в его развитие специальным корпоративным законодательством.

Появление института юридического лица в самом общем виде обусловлено теми же причинами, что и возникновение и эволюция права: усложнением социальной организации общества, развитием экономических отношений, товарного оборота и, как следствие, общественного сознания.

Понятие «юридическое лицо» не было известно римским юристам, и его сущность ими не исследовалась, но идеей расширить круг субъектов частного права за счет особых организаций, союзов граждан мы, несомненно, обязаны римскому праву.

Сама по себе конструкция юридического лица является юридической фикцией, т. е. приданием явлениям не характерных для них с самого начала юридических свойств[1]. В этом смысле юридическое лицо более соответствует экономическим потребностям общества и государства, ибо не только не подавляет экономическую активность населения, но и, напротив, способствует ее росту. Ограничение или же вовсе устранение личной имущественной ответственности учредителей по долгам создаваемого ими юридического лица приводит на практике к существенному снижению предпринимательского риска и, как следствие, вовлечению большего числа лиц в предпринимательский оборот. В свою очередь, экономические преимущества юридического лица оборачиваются в юридическом плане серьезнейшими недостатками: происходит подмена фактических действий

одних субъектов (физических лиц) действиями другого — юридического лица.

Не имея целью глубокое теоретическое осмысление проблемы правосубъектности юридического лица, очевидно стоящей за рамками настоящей статьи, все же укажем на негативные последствия подобного положения для деятельности ФССП России. В частности, эффективность исполнительного производства, должником в котором выступает юридическое лицо, зачастую находится в непосредственной зависимости от действий (бездействия) его руководителей, назначаемых учредителями организации. Недобросовестные действия руководства, по существу, приводят к неисполнимости требований исполнительного документа. При этом применение мер административной ответственности к руководителю организации, как правило, также не может рассматриваться в качестве эффективной меры воздействия ввиду незначительности размеров административных штрафов.

Как представляется, в частном праве должен наличествовать собственный адекватный инструментарий борьбы с подобными явлениями корпоративной практики. Следует отметить, что готовящиеся изменения гражданского законодательства[2] могут получить положительную оценку научного сообщества. Так, планируется ввести норму, устанавливающую возможность привлечения к гражданско-правовой ответственности лиц, уполномоченных выступать от имени юридического лица, вследствие причинения последнему убытков в результате виновных действий указанных лиц (ст. 53.1 проекта изменений в ГК РФ). Речь в данном случае идет об известной для доктрины процессуального права конструкции косвенного иска[3]. Данный вид иска получил свое начало в странах, принадлежащих к англо-американской правовой семье, и вскоре приобрел в них самое широкое распространение[4]. По свидетельству В.В. Яркова, концепция косвенного иска произошла из практики английского траста, возлагавшего на менеджеров, управлявших чужим имуществом, «доверительную ответственность». Сами же косвенные иски возникли в результате «распыления» акций среди множества акционеров и, как следствие, потери ими реального контроля за действиями руководства юридических лиц. Последние же действовали подчас в собственных интересах, а не в интересах нанявших их учредителей. Такие конфликты интересов и стали первопричиной появления косвенных исков «как правового средства воздействия отдельных групп акционеров на менеджеров корпораций»[5]. Современное корпоративное законодательство многих иностранных государств закрепляет механизм косвенного иска. К примеру, п. 2 § 93 германского Закона об акционерных обществах устанавливает положение, согласно которому «члены правления, нарушающие свои обязанности, должны возместить обществу причиненный ущерб как солидарные должники»[6]. Возможность привлечения менеджеров компании к ответственности перед акционерным обществом по иску акционера постулирует и ст. 754 Швейцарского обязательственного закона, раздел 26 которого посвящен правовому регулированию деятельности акционерных обществ[7].

Таким образом, отечественный законодатель ориентируется на положительный опыт зарубежных правопорядков, что, безусловно, заслуживает одобрения. Вместе с тем остается нерешенным вопрос о механизме привлечения к подобной ответственности. Например, лицо (руководитель организации, члены его коллегиальных органов) отвечает, «если будет доказано, что при осуществлении своих прав и исполнении обязанностей оно действовало недобросовестно или неразумно, в том числе если его действия (бездействие) не соответствовали обычным условиям гражданского оборота или обычному предпринимательскому риску» (п. 1 ст. 53.1 проекта изменений в  ГК РФ). При такой конструкции едва ли стоит рассчитывать на качественное изменение ситуации, поскольку сложившаяся судебная практика крайне сдержанно подходит к привлечению единоличного исполнительного органа к гражданско-правовой ответственности по косвенным искам, оперируя при этом достаточно абстрактным толкованием обычного хозяйственного (предпринимательского) риска. Как результат, процесс имплементации в отечественное законодательство доктрины «раскрытия корпоративной завесы» на сегодня может быть охарактеризован как половинчатый. В целях же вооружения ее действенным инструментарием следует закрепить четкие критерии привлечения руководителей организации к юридической ответственности. «Добросовестность», «разумность», «обоснованность» на момент совершения определенных юридически значимых действий — крайне сомнительные критерии такой оценки, что порождает во многих цивилистических исследованиях неутихающие многолетние научные дискуссии. В качестве дополнительного критерия, с наших позиций, вполне может выступать поведение руководителя организации-должника в рамках уже возбужденного исполнительного производства. В свою очередь, правом на предъявление иска о возмещении убытков юридическому лицу — косвенного по своей правовой природе — должен быть наделен судебный пристав-исполнитель. При этом денежные средства в счет возмещения подобных убытков должны поступать непосредственно на депозитный счет подразделения службы судебных приставов, ибо, по существу, они выступают некоторым аналогом дебиторской задолженности перед должником-организацией.

В то же время вопрос об ответственности руководителей должника-организации носит вторичный характер, поскольку, с одной стороны, отечественное частное (корпоративное) законодательство не устанавливает имущественного ценза для руководителей, не предъявляя таким образом каких бы то ни было требований не только к достаточности, но и к собственно факту обладания имуществом, принадлежащим на праве собственности или ином вещном праве, либо к наличию имущественных (обязательственных) прав. С другой стороны, привлечение к гражданско-правовой ответственности руководителей юридического лица неминуемо влечет за собой потери временного характера, что в условиях исполнительного производства нежелательно и приводит к снижению эффективности деятельности судебных приставов-исполнителей. Соответственно, важнейшей предпосылкой надлежащей реализации службой судебных приставов стоящих перед ней задач выступает формируемое на основе частного права положение, при котором у должника-организации наличествует гарантированная имущественная база, позволяющая отвечать по обязательствам своим имуществом.

На современном этапе развития корпоративных отношений наиболее удобоваримым юридическим механизмом обеспечения исполнения должником предъявляемых к нему в рамках исполнительного производства требований выступает институт уставного (складочного) капитала. Последний призван гарантировать имущественные требования кредиторов, а соответственно, и их исполнимость в рамках исполнительного производства. Такова суть уставного (складочного) капитала, которая, к сожалению, на современном этапе развития частного законодательства в значительной мере подверглась искажению и девальвации. Статья 14 Федерального закона от 08.02.1998 № 14-ФЗ «Об обществах с ограниченной ответственностью»[8] в первоначальной редакции установила правило, согласно которому размер уставного капитала общества должен быть не менее 100-кратной величины минимального размера уставного капитала[9]. В свою очередь, МРОТ для приведенных целей, исходя из положений ст. 5 Федерального закона от 19.06.2000 № 82-ФЗ «О минимальном размере оплаты труда»[10], равен 100 руб., т. е. минимальный размер уставного капитала определен в 10 000 руб. Несоразмерность указанной суммы экономическим реалиям предпринимательского оборота была очевидна уже на тот момент. Допустимо предположить, что замысел данного решения связывался с необходимостью активизации частной инициативы, создания большего числа хозяйствующих субъектов и скорейшей популяризации цивилизованной формы ведения предпринимательской деятельности в современной России. Вместе с тем вызывает удивление факт, что законодатель, внося в конце 2008 года ряд существенных изменений в законодательство об обществах с ограниченной ответственностью, в том числе и в упомянутую ст. 14, оставил минимальный размер уставного капитала прежним, поменяв лишь форму его выражения с 100 МРОТ на 10 000 руб.[11]Таким образом, являясь изначально неадекватным, размер уставного капитала не подвергался абсолютно никакой коррекции (индексации, перерасчету) на протяжении более 15 лет, что привело к полной дискредитации его предназначения.

На этом фоне большие надежды возлагались на комплексную реформу частного законодательства, начало которой, по существу, было положено Указом Президента РФ от 18.07.2008 № 1108 «О совершенствовании Гражданского кодекса Российской Федерации»[12]. В подготовленной позднее Концепции развития гражданского законодательства Российской Федерации ее разработчики прямо указывали, что необходимо существенное повышение минимального размера уставного капитала у хозяйственных обществ[13]. Для обществ с ограниченной ответственностью предлагалось установить сумму в 1 млн руб., а для акционерных обществ — 2 млн руб. Несмотря на это, в проекте изменений в ГК РФ появилась ст. 66.2, сохраняющая прежние минимальные пределы уставного капитала как для обществ с ограниченной ответственностью, так и для акционерных обществ.

Подобное решение не только не может быть поддержано, но и подвергается самой жесткой критике как влекущее дальнейшее увеличение числа организаций с ничтожно малым размером уставного капитала, а в результате — распространение недобросовестной корпоративной практики и дальнейшую дестабилизацию хозяйственного оборота в целом. При этом опасение искусственного ограничения доступа к предпринимательской деятельности мелкого бизнеса в качестве мотива сохранения размеров уставного капитала на минимальном уровне также едва ли может быть воспринято с рациональных позиций, поскольку малое предпринимательство имеет альтернативную форму легализации своей деятельности — правовой статус индивидуального предпринимателя, к которому вообще не предъявляется жестких требований по аккумулированию определенной имущественной базы.

Безусловно, определенным шагом вперед являются планы по закреплению в абзаце втором п. 4 ст. 50 проекта изменений в ГК РФ нормы о том, что «некоммерческая организация, уставом которой предусмотрено осуществление приносящей доходы деятельности, должна иметь обособленное имущество, на которое может быть обращено взыскание по ее обязательствам, в размере не менее минимального уставного капитала, предусмотренного для обществ с ограниченной ответственностью». Предполагается, что некоммерческие организации должны обладать определенным имуществом, гарантирующим интересы кредиторов в случае ведения ими приносящей доход деятельности, что заслуживает поддержки с принципиальной поправкой на все тот же неадекватный сложившимся экономическим реалиям размер «гарантирующего» имущества.

Более того, едва ли целесообразно рассматривать уставный капитал как некий способ упростить процедуру обращения взыскания на имущество должника в рамках исполнительного производства еще и с учетом того факта, что в частном законодательстве отсутствует принцип неприкосновенности уставного капитала и вносимые в счет его оплаты, предположим, денежные средства могут быть в дальнейшем израсходованы на текущие нужды юридического лица, оставив в результате такого должника-организацию без инструмента, позволяющего исполнить предъявляемые к нему требования.

Таким образом, можно констатировать серьезнейшие упущения в частноправовом режиме должника-организации, которые в значительной степени понижают исполнимость требований в отношении юридических лиц в рамках исполнительного производства.

Проблемы недостаточного или же контрпродуктивного взаимного влияния частного и публичного правопорядка в сфере деятельности органов службы судебных приставов проявляются также и в контексте правового режима имущества, на которое может быть обращено взыскание.

Ранее нами уже подчеркивался тот факт, что действующее гражданское законодательство вводит имущественные права в категорию «имущество» (ст. 128 ГК РФ), говоря, по сути, о так называемом долговом имуществе[14], обладающем чрезвычайно важным свойством оборотоспособности[15]. Последнее продуцирует значительную привлекательность имущественных прав, в первую очередь в качестве объектов обращения взыскания. С одной стороны, при обращении взыскания на имущественные права отсутствуют затраты на хранение арестованного имущества, а с другой — и это, на наш взгляд, главное — для должника психологически меньшим стрессом является расставание с «неосязаемой» вещью, а потому меры принудительного исполнения в отношении имущественных прав, как правило, встречают и меньшее сопротивление должника. В этой связи крайне важно, чтобы процедура обращения взыскания на имущественные права могла быть охарактеризована как эффективная с установлением в законодательстве понятного и четкого регламента совершаемых судебным приставом-исполнителем действий. Представляется важным выявить изъяны частноправового подхода в регулировании имущественных прав, которые осложняют или делают невозможным построение эффективной модели деятельности ФССП России.

На современном этапе развития промышленности, а также усложнения межличностных коммуникаций особое значение приобретают интеллектуальные права как один из наиболее ценных и ликвидных нематериальных активов должников-организаций. По оценкам специалистов, стоимость нематериальных активов организации может достигать 80—90% от стоимости всего предприятия, что на практике выражено миллиардными суммами. В качестве иллюстрации: товарный знак компании Coca-Cola оценивается примерно в 69 млрд  долл. США, финский товарный знак Nokia, по данным РосБизнесКонсалтинга, в 2009 году оценивался в 34 854 млрд долл. США[16]. Для сравнения: товарный знак отечественной телекоммуникационной компании «Мобильные ТелеСистемы» (МТС) имеет стоимость более 6 млрд долл. США. Безусловно, подавляющая часть должников-организаций не может похвастаться сопоставимыми по стоимости нематериальными активами, но в любом случае можно утвердительно говорить об их очевидной недооценке при определении спектра имущества, на которое обращается взыскание в исполнительном производстве.

В соответствии со ст. 1226 ГК РФ на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации (результаты интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации) признаются интеллектуальные права, которые включают исключительное право, являющееся имущественным правом, а в случаях, предусмотренных ГК РФ, также личные неимущественные права и иные права (право следования, право доступа и др.). Обращение взыскания возможно на имущественные права.

Интеллектуальные права не зависят от права собственности на материальный носитель (вещь), в котором выражены соответствующие результат интеллектуальной деятельности или средство индивидуализации. При этом, по общему правилу, переход права собственности

на вещь не влечет переход или предоставление интеллектуальных прав на результат интеллектуальной деятельности или на средство индивидуализации, выраженные в этой вещи (ст. 1227 ГК РФ).

Законодательство об исполнительном производстве отдельно предусматривает возможность обращения взыскания на: исключительное право на результат интеллектуальной деятельности и средство индивидуализации, за исключением случаев, когда в соответствии с законодательством Российской Федерации на них не может быть обращено взыскание; право требования по договорам об отчуждении и использовании исключительного права на результат интеллектуальной деятельности и средство индивидуализации; принадлежащее лицензиату право использования результата интеллектуальной деятельности и средства индивидуализации (ст. 75 Федерального закона от 02.10.2007 № 229-ФЗ «Об исполнительном производстве»).

Поправки в приведенную выше статью на основании Федерального закона от 03.12.2011 № 389-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»[17] уточнили редакцию ее ч. 2, предусмотрев правило, согласно которому взыскание на принадлежащие должнику исключительные права на результаты интеллектуальной

деятельности и средства индивидуализации, право использования результатов интеллектуальной деятельности и средств индивидуализации, а также на имущественные права в отношении третьих лиц обращается с соблюдением правил, установленных ГК РФ. Непосредственно в части четвертой ГК РФ, к сожалению, содержится минимум статей, так или иначе затрагивающих вопросы принудительного обращения взыскания на исключительные права должника. Базовой среди них выступает норма, позволяющая переход исключительного права на результат интеллектуальной деятельности или на средство индивидуализации без заключения договора к другому лицу при обращении взыскания на имущество правообладателя (ст. 1241 ГК РФ).

Это может приводить на первый взгляд к суждению о допустимости обращения взыскания на весь спектр указанных исключительных прав, что, с наших позиций, неверно. Предположим, возможно ли обратить взыскание на исключительное право на секрет производства (ноу-хау), имея в виду, что под ним признаются сведения любого характера (производственные, технические, экономические, организационные и др.), в том числе о результатах интеллектуальной деятельности в научно-технической сфере, а также сведения о способах осуществления профессиональной деятельности, которые имеют действительную или потенциальную коммерческую ценность в силу неизвестности их третьим лицам, к которым у третьих лиц нет свободного доступа на законном основании и в отношении которых обладателем таких сведений введен режим коммерческой тайны (ст. 1465 ГК РФ). Каким образом (с учетом действующих правил реализации имущественных прав в рамках исполнительного производства) надлежит продавать указанное исключительное право в условиях открытого аукциона, остается не до конца понятным. Другим примером могут служить, в частности, исключительные права на фирменное наименование, которые едва ли могут быть отчуждены в отрыве от их правообладателя — юридического лица, что делает невозможным обращение взыскания на него в рамках исполнительного производства. Значительной спецификой характеризуется и оборот исключительных прав на наименование мест происхождения товаров.

Вместе с тем дальнейшей детализации порядка или хотя бы указания на особенности обращения взыскания на исключительные права в нормах ГК РФ мы не находим. Исключение составляют лишь статьи 1284, 1319 и 1405 ГК РФ. При этом они как раз указывают на обратное — недопустимость обращения взыскания на:

— исключительное право на секретное изобретение (п. 6 ст. 1405);

— исключительное право на произведение (ст. 1284);

— исключительное право на исполнение (ст. 1319).

В последних двух случаях запрет распространяется лишь тогда, когда исключительное право принадлежит самому автору или исполнителю соответственно. Аналогично должен быть решен вопрос и в случаях, когда приведенные исключительные права переходят в порядке универсального правопреемства по наследству: на исключительные права, перешедшие к наследникам от наследодателей — авторов или исполнителей, также не может быть обращено взыскание (абзац третий п. 1 ст. 1284 и абзац третий п. 1 ст. 1319 ГК РФ). Исключения, допускающие взыскание названных прав, предусмотрены для случаев обращения взыскания по заключенному автором договору залога, предметом которого является указанное в этом договоре принадлежащее автору исключительное право на конкретное произведение либо принадлежащее исполнителю исключительное право на конкретное исполнение[18].

Пожалуй, единственными правовыми нормами, которые хотя бы с формальных позиций могут претендовать на статус регламентирующих порядок обращения взыскания на исключительные права, выступают п. 2 ст. 1284 и п. 2 ст. 1319 ГК РФ. В них предусматривается, что при продаже принадлежащего лицензиату права использования произведения (исполнения) с публичных торгов в целях обращения взыскания на это право автору (исполнителю) предоставляется преимущественное право его приобретения. Встает вопрос о несогласованности указанной нормы с базовыми положениями законодательства об исполнительном производстве, где содержится императивное правило о необходимости реализации имущественных прав путем проведения открытых торгов в форме аукциона (ч. 3 ст. 87 Федерального закона «Об исполнительном производстве»). Каким образом надлежит практически претворять в жизнь преимущественное право автора (исполнителя) в условиях проведения открытого аукциона — вопрос, который едва ли может быть разрешен в рамках действующей законодательной формы. Судебный пристав-исполнитель также не может обеспечить указанное право и на стадиях, предшествующих передаче имущественного права на реализацию, ввиду отсутствия какой бы то ни было регламентации. В противном случае существует высокая вероятность обжалования его действий взыскателем, а потому и стремление судебного пристава выполнить указанное требование гражданского законодательства будет в значительной степени нивелироваться указанным фактором.

С сожалением приходится констатировать, что приведенные нормы исчерпывают спектр правового регулирования обращения взыскания на исключительные права. Безусловно, их едва ли можно назвать механизмом обращения взыскания. Качественное изменение существующего положения наступает лишь вследствие четкого и исчерпывающего законодательного закрепления перечня исключительных прав, на которые разрешено обращать взыскание и, наоборот, обращение взыскания на которые не допускается. Кроме того, надлежит определить, всегда ли обращение взыскания на исключительное право должно производиться посредством его принудительного отчуждения; должно ли отчуждение исключительного права осуществляться лишь на открытом аукционе или возможно использовать продажу на комиссионных началах; кто именно может проводить торги по исключительным правам должников; кто и в каком порядке должен проводить оценку исключительных прав.

Следует приветствовать появление в проекте изменений в ГК РФ  статьи 449.1 «Публичные торги», в которой законодателем предложено правовое регулирование случаев реализации имущества на торгах в рамках исполнительного производства. Пункт 3 названной статьи указывает на то, что должник, взыскатели и лица, имеющие права на имущество, продаваемое на публичных торгах, вправе на них присутствовать. Термин «присутствовать» не только не свидетельствует о возможности полновесного участия должника в проводимых торгах, но, напротив, может привести к выводу о недопустимости реализации преимущественного права должника на основании действия специальной нормы о публичных торгах — статьи 449.1 проекта изменений в ГК РФ. Таким образом, окончательно теряется логика законодателя, усугубляя несогласованность публичного и частного правопорядка.

Подводя итог, следует подчеркнуть, что эффективность принудительного исполнения актов юрисдикционных органов находится не только в прямой зависимости от совершенствования механизмов, выраженных собственно в законодательстве об исполнительном производстве, но и в опосредованной — от продуманности частноправовых институтов. Упущения в правовом регулировании этих институтов  неминуемо влекут крайне негативные последствия для стабильности экономического оборота в целом, что, в свою очередь, должно обусловливать скорейшее осознание и последующее разрешение проблемы разобщенности публичного и частного в сфере реализации задач, стоящих перед органами службы судебных приставов.

Библиография

1 По меткому определению французского дореволюционного правоведа Генри Дюмериля, «фикция» означает предположение какого-либо факта или качества,  нередко противоречащее действительности, но рассчитанное на то, чтобы произвести известные юридические последствия (см.: Dumeril H. Les fictions juridiques. — Paris, 1882. P. 5; ссылка приводится по: Дормидонтов Г.Ф. Классификация явлений юридического быта, относимых к случаям применения фикций. — Казань, 1895. С. 6).

2 Проект федерального закона «О внесении изменений в части первую, вторую, третью и четвертую Гражданского кодекса Российской Федерации, а также в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее по тексту — проект изменений в ГК РФ).

3 В частности, И.В. Решетникова и В.В. Ярков в зависимости от характера защищаемых интересов различают личные иски, иски в защиту публичных и государственных интересов, иски в защиту прав других лиц, иски в защиту прав неопределенного круга лиц (групповые иски), косвенные (производные) иски. Схожей классификации придерживаются С.А. Иванова и Н.С. Батаева (см.: Решетникова И.В., Ярков В.В. Гражданское право и гражданский процесс в современной России. — Екатеринбург; М., 1999. С. 137; Иванова С.А. Гражданский процесс: учеб. / под ред. М.К. Треушникова. — М., 2003. С. 228—229; Батаева Н.С. Судебная защита прав и интересов неопределенного круга лиц: автореф. дис. … канд. юрид. наук. — М., 1999).

4 См.: DeMott A. Shareholder derivative action: law and practice. — N.Y., 1994. P. 15—19.

5 Арбитражный процесс: учеб. / под ред. В.В. Яркова. — М.,  2005. С. 269—270.

6 Закон ФРГ об акционерных обществах // Торговое уложение Германии: пер. с нем. — М., 2005. С. 309—310.

7 Швейцарский обязательственный закон // Агеев А.Б. Акционерное законодательство Швейцарии: постатейный комментарий: пер. с фр. — М., 2005. С. 150—151.

8 СЗ РФ. 1998. № 7. Ст. 785.

9 Приведение в качестве примера организационно-правовой формы общества с ограниченной ответственностью обусловливается ее значительным распространением. Вместе с тем сказанное может быть распространено и на акционерные общества, минимальный размер уставного капитала которых должен составлять 100 000 руб., что также явно непропорционально масштабам экономической деятельности акционерных обществ.

10 СЗ РФ. 2000. № 26. Ст. 2729.

11 Речь идет о Федеральном законе от 30.12.2008 № 312-ФЗ «О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации» // СЗ РФ. 2009. № 1. Ст. 20.

12 Российская газета. 2008. № 155. 23 июля.

13 URL: http://www.schoolprivlaw.ru (дата обращения: 11.12.2011).

14 См.: Синайский В.И.  Русское гражданское право. — М., 2002. С. 124.

15 Строго говоря, признавая движение имущественных прав, не стоит забывать, что они существуют не сами по себе, а устанавливаются для нужд оборота и, являясь, по сути, юридической фикцией, опосредуют движение конкретных социальных благ.

16 URL: http://rating.rbc.ru/article.shtml?2009/10/06/32578590 (дата обращения: 10.06.2009).

17 СЗ РФ. 2011. № 49 (ч. 5). Ст. 7067.

18 Приведенная возможность оценивается нами как весьма разумная, защищающая в первую очередь интересы взыскателей — кредитных организаций, и может появиться в результате внесения изменений в часть четвертую ГК РФ.