Четыре аспекта правовой формы

Ю.Ю. ВЕТЮТНЕВ,
кандидат юридических наук,  старший научный сотрудник НИИ современного права Волгоградской академии государственной службы
 
В  любом своем значении право рассматривается как регулирующее, отмеривающее, дозирующее, разграничивающее начало. Юридический опыт всегда базируется на представлениях о границах дозволенного, о надлежащей процедуре действий, о строгом следовании определенным нормам; разногласия, по сути, касаются лишь природы и масштабов этой меры, но не самого факта ее существования.
Иное, хотя и не столь очевидное, свойство права — это его способность к образованию собственного мира, понимаемого и как обособленная живая система, и как свободное от войны состояние. 
 
Так или иначе, в своей самой обобщенной и усредненной модели право неизбежно основывается на идеях границы и формы, поскольку соблюдение мер и созидание миров в равной степени несовместимы с аморфностью, беспредельностью и хаотичностью.
Еще одна наглядная характеристика права заключается в том, что оно обладает ярко выраженным текстуальным характером, т. е. представляет собой знаковую систему. Собственно, есть основания утверждать, что данное свойство универсально для всех культурных явлений; все, что имеет смысл, с полным основанием может быть приравнено к тексту. Согласно М.М. Бахтину, все без исключения гуманитарное знание связано с изучением текстов. «Гуманитарные науки — науки о человеке в его специфике, а не о безгласной вещи и естественном явлении. Человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст (хотя бы и потенциальный). Там, где человек изучается вне текста и независимо от него, это уже не гуманитарные науки (анатомия и физиология человека и др.).»[1] При этом текстуальное содержание имеют не только высказывания, но и поступки человека. «Человеческий поступок есть потенциальный текст и может быть понят (как человеческий поступок, а не физическое действие) только в диалогическом контексте своего времени (как реплика, как смысловая позиция, как система мотивов).»[2]
Однако исходным пунктом правовой реальности является, разумеется, не любой текст, в противном случае материя права полностью слилась бы с культурным фоном. Отправная и центральная точка права — текст словесный и, более того, письменный. Действительно, даже с чисто эмпирической точки зрения во всех случаях контактов отдельного лица с правом явно или скрыто присутствует письменный текст — закон, протокол, договор, инструкция или что-либо аналогичное. Дело в том, что ни одно явление социальной реальности не может быть признано правовым, если оно не опосредовано текстом определенного рода. Не существует таких явлений, событий, процессов, которые были бы правовыми объективно, по природе своей, вне особого способа письменного закрепления. Разумеется, вся правовая реальность не может быть сведена к письменным источникам, однако все ее «неписаные» компоненты — сугубо производные и подчиненные, они не обладают автономным и самодостаточным бытием в отрыве от порождающего их текста. Например, юридическая сделка может быть совершена в устной форме, однако это возможно лишь благодаря юридическому предписанию, содержащемуся в писаном тексте ГК РФ. То же самое относится и к правовым обычаям, приобретающим юридический характер в силу указаний закона или судебных решений.
Что же касается устного права, то его допустимо признавать лишь с некоторой долей условности, в качестве маргинального явления, прообраза полноценного права или его упадочной формы. Однако в развитом своем состоянии право всегда письменно, поскольку иначе его социокультурные функции остались бы неосуществимыми.
Устные тексты в правовой сфере (например, выступления сторон в судебном процессе) — это всегда нечто вроде соединительной ткани между письменными текстами; так, судопроизводство всегда начинается с искового заявления (жалобы, постановления и т. п.), а завершается приговором или решением. При этом исторически возможны чисто письменные формы судопроизводства, но полностью устным в рамках правовой системы оно быть не может.
В правовом тексте следует различать два аспекта — формальный и содержательный. Форма применительно к праву представляет собой внешний способ его существования, очертание, границу между правом и внешней социальной средой. В качестве содержания права выступают конкретные требования, дозволения, запреты, юридические суждения и решения.
Исследуя вопрос о реальности объективного права, Б.А. Кистяковский пришел к неожиданному на первый взгляд выводу: «Если мы после всего сказанного сравним реальность права с реальностью рассмотренных нами различных видов культурных благ, то мы, прежде всего, конечно, должны будем признать своеобразие той реальности, которая присуща праву. Ее следует поставить приблизительно посередине между реальностью произведений скульптуры и живописи, с одной стороны, и произведений литературы и музыки — с другой. Но все-таки ее придется признать немного более близкой к реальности первого вида культурных благ, чем второго»[3]. Дело в том, что правовые явления, видимо, в принципе неотделимы от внешнего способа своей материализации, т. е. от формы.
Формальная сторона права онтологически главенствующая по отношению к содержанию. Действительно, содержание правовых текстов не является для них чем-то специфичным — оно может быть заимствовано из иных областей социальной жизни; юридические положения могут быть простым повторением нравственных правил, религиозных заповедей, идеологических лозунгов и т. п. Содержание права — это его переменная, тактическая составляющая. Стратегия права воплощается именно в его формальных свойствах.
Существенная сторона любого предмета — та, благодаря которой  сохраняется его качественная определенность. Поскольку содержание юридических текстов изменчиво до такой степени, что порой за этим невозможно уследить,  становится ясным, что оно не может считаться определяющим началом текста. В сущности, содержание правового текста может быть каким угодно — и с точки зрения социальных истоков, и с точки зрения соответствия системе ценностей, и с точки зрения конкретных предписаний. Напротив, именно относительный консерватизм юридической формы позволяет с достаточной уверенностью идентифицировать те или иные явления в качестве правовых. Благодаря этому текст может утрачивать и приобретать юридические свойства, совершенно не меняясь по своему содержанию. Проект закона, одобренный и подписанный всеми необходимыми инстанциями, еще не обладает юридической силой; но, будучи опубликован на другое утро в официальном источнике, ничуть не меняясь содержательно, он становится законом. Спустя некоторое время он может по решению государства вновь утратить силу, даже если в нем не изменилась ни одна буква.
Правовая форма в данном случае рассматривается как многозначное явление, выступающее как минимум в четырех смыслах.
1. Языковая форма. Юридический язык — едва ли не главный фактор, конституирующий право как самостоятельный социальный институт. Ни для кого не секрет, что юридические тексты пишутся и всегда писались  совершенно особым языком; сам этот язык меняется, но его «особость» по отношению к общелитературному усредненному языку определенной эпохи и общества неизменно сохраняется. Регулярно высказываемая учеными-юристами идея, будто бы законы должны быть написаны языком, понятным и близким большинству людей, едва ли имеет шансы быть претворенной в жизнь.
Р. Барт в своих эссе «Разделение языков» и «Война языков» показал, что наличие у каждой социальной группы собственного языка (так называемого социолекта), тем или иным образом вписывающегося в национальный язык, — это, по существу, залог выживания какой-либо общности людей.  Использование определенных слов и грамматических конструкций позволяет выстраивать ту картину мира, которая функционально необходима данной социальной группе. Эти языки находятся между собой в сложных отношениях, часто построенных на силе и противостоянии[4]. Соответственно написание юридических текстов на языке большинства не имеет смысла: «незачем приспосабливать письмо к языку большинства, ибо в обществе отчуждения большинство не универсально, и потому говорить на его языке (так поступает массовая культура, ориентируясь на статистическое большинство читателей и телезрителей) — значит все-таки говорить на одном из частных языков, пусть даже и на самом массовом»[5]. Если следовать классификации Р. Барта, то юридический язык относится к так называемым энкратическим языкам, которые обладают властным характером, либо рождаются и живут внутри властных группировок, либо используются ими для влияния на остальное общество.
Обособление юридического «социолекта» внутри национального языка, по существу, способствует сохранению правовой системы как функционально самостоятельного механизма в составе общества; переход права на разговорный или любой другой язык соответственно означал бы постепенное его растворение в культуре и утрату своей предметности. Особенности юридического языка соответствуют миссии права и юридического сообщества как хранителей идеи социального порядка.
Приведем в этой связи характерное рассуждение одного из ведущих российских специалистов в области философии права. Изучая язык Декларации независимости США 1776 года, И.П. Малинова отмечает ее сдержанный пафос, достоинство слога, благородную интонацию. («Когда в ходе событий для одного народа становится необходимым разорвать политические узы, связывавшие его с другим, и среди других держав на земле занять самостоятельное и равное положение, на которое ему даруют право законы естества и Создатель, — приличествующее уважение к мнению человечества обязывает объявить причины, побуждающие к отделению…»[6]) Далее, переходя к современной традиции составления международных актов о правах человека, автор указывает: «В ней превалирует установка на исчерпывающую точность формулировок, категоричность тона и присущая скорее отраслевым кодексам канцелярская стилистика. В грамматическом, фразеологическом и вообще стилистическом построении самих преамбул, задающих тон всему документу, совершенно отсутствует человек — и как адресат деклараций, конвенций, и как их смысл, и как тот подлинный автор, от лица которого и составляли конвенцию ее авторы. В результате в этих декларациях и конвенциях есть буква, но нет духа (выделено мной. — Ю.В.)»[7].
Однако это суждение противоречиво. Разве бросающаяся в глаза категоричность и отсутствие личностного начала не относятся именно к духу этих юридических текстов? Видимо, здесь предполагается, что дух права может быть основан только на чувстве индивидуальности; в этом случае безличность и холодность юридического языка действительно свидетельствовали бы о бездуховности. Но если «подлинный автор» правовых текстов — не личность, а социальное целое, то категоричность и строгость формулировок говорят именно о том, что замысел текста не обращен к отдельно взятому лицу, а направлен на общее благо, являющееся для каждого императивом.
Развивая эту критику современных конвенций о правах человека, И.П. Малинова продолжает: «Поэтому они действуют на официальном, формальном уровне. В них нет интонации, отсутствует та гармоническая, почти звуковая волна культуры, которая только и может вызвать резонансный отклик людей…»[8] По всей видимости, следует понимать это так, что действие права «на официальном, формальном уровне» есть какой-то низший способ его осуществления, не требующий никакого резонансного отклика. Однако наличие у права официальных свойств и является, собственно, его основным преимуществом, которое ценится более всего. Именно ради того, чтобы право действовало на формальном уровне, и понадобился отказ от образных языковых средств, от эмоциональности и благородного пафоса. Вполне очевидно, что Декларация независимости США выполняла совсем иную задачу, а именно демонтировала  существующий политический порядок, чтобы построить на его месте новую государственность; именно этому и служили соответствующие языковые конструкции, не рассчитанные на формальное действие. Что касается современных юридических актов, направленных на защиту правовых ценностей, то они достигают цели именно своим формализмом, требовательностью, намеренной сухостью и бесстрастностью, поскольку устранение эмоций оказывается одним из необходимых первоначальных условий для создания общей среды обитания.
2. Документальная форма, т. е. способ внешнего оформления и обнародования юридического текста. Речь идет о том, что юридическим является лишь текст, который особым образом выглядит, обладает необходимыми наружными приметами («реквизитами»), традиционно включающими в себя его наименование, дату и место принятия, номер, указание на властного субъекта, его подпись и т. д. Именно эти внешние признаки придают обычному письменному тексту, содержащему некую информацию, особый (юридически значимый) статус, переводят его в привилегированный режим особой авторитетности и влиятельности. Определение набора и вида указанных атрибутов составляет исключительную прерогативу высшей власти, поскольку именно через эти символические средства она контролирует потоки правовой информации.
Совокупность внешних элементов документальной формы преследует такие основные цели, как локализация юридического текста в социальном времени и пространстве, его индивидуализация среди остальных, а также подтверждение его регулятивных свойств, вытекающих из властного санкционирования.
Если речь идет о законе как о юридическом тексте с повышенной интенсивностью действия, то особую важность приобретает то, каким способом и когда он опубликован. Впрочем, признак публичности и открытости юридического текста, скорее всего, не абсолютен и допускает исключения;  например, в Древней Японии существовал принцип: «Законы исполнять, но не знать». Тайный характер носят некоторые статьи закона о государственном бюджете, выпускаются секретные нормативные акты, но они не перестают быть правовыми оттого, что остаются неизвестными широкой публике. Следовательно, речь идет не просто о публичности в обыденном понимании этого слова, как полной общедоступности и открытости, а о юридической публичности, которая заключается в том, что правовой текст должен быть тем или иным образом доведен до сведения своих адресатов. Собственно, современное требование обязательной публикации законов основывается на предположении, что закон предназначен для всего общества, а не для отдельных его подсистем или представителей.
3. Процедурная форма, т. е. особый порядок совершения юридических действий, создания юридических текстов и осуществления тех операций, которые в этих текстах описываются. В этом смысле вполне правы те, кто говорит о процессе или процедуре как о центральном звене права, а следовательно, и всей правовой реальности.
Специфика процедуры связана с тем, что она, в отличие от остальных видов юридической формы, расположена не только в пространстве, но и во времени. Речь идет о создании особых хронологических структур, дисциплинирующих социальный организм. В этом смысле юридическая процедура носит характер упорядочивающего и организующего ритма, функционально соответствующего архаичному ритуалу.
Разрастание и усложнение процедур свидетельствует о падении доверия к личностному началу и о стремлении к своеобразной автоматизации социальных процессов, когда ожидаемый результат (например, справедливое судебное решение) достигался бы независимо от воли и сознания отдельных людей. Тем самым процедура как бы заменяет собой индивидуальность, создавая безотказный механизм, который может действовать при минимальных инвестициях личной добродетели.
В современных правовых системах наиболее детально регламентируются три процедуры:
· законодательная, описывающая порядок создания базовых юридических текстов;
· избирательная, определяющая способ формирования важнейших институтов власти;
· судебная, представляющая собой алгоритм применения закона.
Таким образом, юридическая процедура, если понимать ее в обобщенном смысле, образует своего рода полный технологический цикл, включающий создание нормативного текста вместе с приведением его в действие и определением круга лиц, правомочных данный текст создавать. В ряде случаев (например, в англосаксонской правовой традиции) процедурный аспект ставится по своему значению выше материально-правового, поскольку считается, что совершение юридических действий в правильном порядке является достаточной гарантией получения желаемого социального результата.
4. Визуальная форма. Хотя в основе своей правовой механизм построен на речевых средствах, представляет собой область вербальных практик, в ряде случаев он вынужденно отступает от этого принципа,  прибегая к иным способам воздействия. Зрительные образы выражают символизм, являющийся неотъемлемой характеристикой самой правовой формы; они выступают своеобразными опознавательными знаками, которые мобилизуют людей на определенный тип поведения, причем в тех условиях, когда присущие праву вербальные формы воздействия по тем или иным причинам неприменимы. «Изобразительные правовые символы наиболее ярко выражают внешнюю наглядность и образность, что позволяет без особых интеллектуальных усилий выразить и преподнести юридическую суть тех или иных жизненных ситуаций.»[9]
Например, необходимость освоения визуально-цветового инструментария в случае с регулированием дорожного движения (светофор, дорожные знаки и др.) достаточно очевидна и связана с тем, что в данной сфере не срабатывают привычные для права вербальные средства влияния. Дело в том, что весь процесс правового регулирования — это цепочка актов внушения (суггестии), направленных на то, чтобы перевести поведение индивидов и социальных групп в русло, желательное для власти. Обычно для этого используются различные словесные приемы, как правило выражаемые в письменной форме. Однако в случае с дорожным движением обнаруживается особая задача, обусловленная тем, что необходимо с чрезвычайной быстротой манипулировать массовыми социальными потоками, причем такими, в которых единицами выступают не столько человеческие индивиды, сколько технические устройства. Использование цветовых сигналов в этом случае практически не имеет альтернатив, поскольку они вызывают быструю реакцию, легко переключают действия человека в нужное направление и тем самым представляют собой вполне действенное средство автоматизации социальных процессов.
Служебная форма — это своего рода внешняя выделенность субъектов, принадлежащих к правовой реальности. В этой связи внешние знаки различия (синий цвет прокурорского мундира, черный цвет судейской мантии и др.) необходимы не только потому, что делают узнаваемыми самих носителей юридической власти, но и потому, что сигнализируют всем остальным: при встрече с этой униформой они вступают в соприкосновение с правовой реальностью, где действуют правила игры, существенно отличающиеся от иных областей социальной жизни. Человек в форменной одежде обладает властными полномочиями независимо от своих личных качеств, и в этом смысле он олицетворяет собой всю систему права, которое является общеобязательным вне зависимости от своего конкретного содержания.
Если табличка на здании суда всего лишь служит указателем на местонахождение этого органа, то планировка зала судебных заседаний — это уже символическая модель всей системы правосудия. Пространственное расположение мест, отводимых представителям сторон, привилегированное центральное размещение судейского кресла, отгороженность скамьи подсудимых и другие детали внутреннего убранства зала отражают предполагаемую структуру взаимоотношений между участниками процесса. В этом смысле практика проведения судебного разбирательства в «кабинетной» обстановке, вне зала заседаний, непременно должна отрицательно сказаться на общей действенности правосудия.
Сочетание четырех видов правовой формы образует то единство, которое можно именовать правовой реальностью, — безошибочно узнаваемое по неповторимым внешним признакам пространство и время, где господствует свой язык и устанавливается особый ритм жизни.
 
Библиография
1 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. — М., 1987. С. 285.
2 Там же. С. 286.
3 Кистяковский Б.А. Реальность объективного права // Философия и социология права. — СПб., 1998. С. 200.
4 См. подробнее: Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М., 1989. С. 519—540.
5 Барт Р. Указ. соч. С. 533.
6 Цит. по: Малинова И.П. Философия права (от метафизики к герменевтике). — Екатеринбург, 1995. С. 87.
7 Там же. 87.
8 Там же.
9 Вопленко Н.Н. Правовая символика // Правоведение. 1995. № 4—5. С. 72.